Готовность загранпаспорта по фамилии в москве: Как можно проверить готовность заграничного паспорта?

«Все точки были там. Мы просто не смогли их соединить».

Одна из последних американских журналисток в Москве рассказывает, как она и ее собака сбежали из России, когда упал новый путинский железный занавес.

Иллюстрации Мэтта Рота

Мишель А. Берди — писатель и редактор The Moscow Times. Она живет в Москве с 1978 года.

За день до того, как Россия начала войну против Украины, я был в приморском городе Сочи на юге России, недалеко от украинской границы, присутствовал на фестивале искусств и наслаждался отдыхом от темноты. и снежная московская зима среди пальм и зеленых склонов холмов.

Сочи находится на берегу Черного моря, как и Украина. Мы с коллегами месяцами говорили об аэрофотоснимках, на которых видно скопление войск у границ России с Украиной, явно угрожающее новым вторжением. Была ли это подготовка или запугивание? Казалось, ничего не происходит, даже когда США начали предупреждать о неминуемой атаке.

Я работаю в The Moscow Times, независимой газете, основанной в 1992 году после распада Советского Союза, которая выходит в Интернете на английском и русском языках. Я, как художественный редактор газеты, планировала посетить Зимний международный фестиваль искусств в Сочи, который начнется 16 февраля. За несколько дней до отъезда я спросила у редактора, не поехать ли мне — безопасно ли мне находиться на Черноморское побережье, если бы началась война?

«Ты будешь в группе, — сказала она, — и я не думаю, что она начнется». Я сказал: «Я тоже не верю, но дело в том, что я не думал, что Россия аннексирует Крым в 2014 году». Она сказала: «Я не думала, что они вторгнутся в Грузию в 2008 году».

Теперь я узнаю, что все точки были на месте. Мы просто не могли их соединить. Мы не могли представить себе полномасштабное вторжение, потому что полномасштабное вторжение было невообразимо.

И вот я поехал в Сочи, который сейчас кажется тысячу лет назад, и проводил каждую ночь в городском приморском Зимнем театре, наблюдая лучшее из русской и зарубежной культуры, смесь традиционных и очень нетрадиционных музыкальных и театральных постановок, с аплодисменты стоя и вызовы на занавес, и местные бабушки, держащие за руки внуков, шепчут инструкции о надлежащем театральном этикете.

Вечером 23 февраля я прилетел обратно в Москву. На следующее утро началась война.

Все изменилось в мгновение ока. Через две недели я оказывался в микроавтобусе с водителем и шестью людьми, тремя собаками и горами чемоданов и сумок, готовясь пересечь границу из России. Я был бы последним из сотрудников Moscow Times, покинувшим страну, частью исхода, который включал в себя большинство иностранных корреспондентов в России и тысячи россиян.

Я покидал место, где прожил более 40 лет.

Я не собирался всю жизнь проводить в Москве. После окончания училища в 1978 году я приехал в Москву, чтобы продолжить изучение русского языка и стать переводчиком. За исключением нескольких лет в 1980-х, я живу там до сих пор. Я работал переводчиком, полевым продюсером и репортером в тележурналистике, менеджером некоммерческих коммуникационных программ и в газете The Moscow Times почти 20 лет. Веду колонку о русском языке и культуре, а с 2015 года работаю художественным редактором.

Попутно я вышла замуж и развелась, танцевала на свадьбах и была на похоронах, была крестной матерью и почетной теткой, купила квартиру и ряд русских машин, проводила лето на даче, пела в хоре, путешествовала по сельской местности с моей русской собакой-терапевтом, научился делать сибирские пельмени, посещал все художественные выставки и музеи и имел любимые места в Большом театре. У меня есть друзья, которых я знаю уже четыре десятилетия, и они наблюдали, как их малыши вырастали и становились родителями собственных малышей.

Я не собирался оставаться здесь навсегда, но и уходить не собирался. У меня было смутное представление, что в какой-то момент я продам свою квартиру и вернусь в США. Но этот момент всегда казался где-то далеко, в будущем.

В четверг, через неделю после начала войны, у нас была встреча и телефонная конференция в редакции газеты. К тому времени в Москве нас было всего пятеро; часть персонала уже покинула Россию. Мы пытались работать в разных местах и ​​часовых поясах. Это было не идеально, но за годы пандемии мы научились работать из дома.

Никто из нас не чувствовал опасности в Москве. Магазины были хорошо укомплектованы, нас никто не беспокоил, и у всех нас были подписки на VPN, которые маскировали наше географическое положение, чтобы мы могли продолжать читать веб-сайты и социальные сети, которые блокировало правительство. Один русский друг позвонил и напомнил мне запастись импортными лекарствами и кофе, пока цены не выросли. Другой посоветовал мне купить годовой запас импортных кормов, которые ест моя собака. Группа экспатов в Facebook постоянно писала о деньгах — выводе рублей и вводе валюты. Службы денежных переводов перестали работать, но я мог использовать свою американскую банковскую карту, чтобы снимать рубли в российских банкоматах.

Я не боялся ареста. Я думал, самое худшее, что может случиться, это то, что иностранных журналистов будут депортировать в кратчайшие сроки. Поэтому я сделал некоторые предварительные приготовления. Я позвонил своему ветеринару и попросил его чипировать мою собаку и сказать мне, какие документы мне нужно оставить у нее. Каждый день я спрашивал своих американских друзей, что они делают. Большинство оставались. Те, кто уезжал, изо всех сил пытались выбраться, так как в течение нескольких дней были отменены большинство прямых рейсов в Европу. Один американец, женатый на русском, планировал остаться, но дочь в панике позвонила им из Нью-Йорка и заставила пообещать уехать. Им удалось достать авиабилеты из Москвы в Таллинн, Эстония, на 8 марта, но в пути предстояло три пересадки и около 30 часов — в три раза больше, чем потребовалось бы на дорогу.

Наша внутренняя жизнь, может быть, и была наполнена суматохой, но сама Москва как-то странно притихла, как будто подтянула тротуары и захлопнула двери и окна. В парке через дорогу от моего многоквартирного дома ледяные горки детской площадки, заполненные болтающими счастливыми детьми, были пусты и беззвучны. На наших утренних прогулках с собаками мои друзья говорили обо всем, кроме войны — не знаю почему. Считали ли они, как сказал один сосед, когда начались санкции, что «Байден просто не даст нам жить спокойно», и не хотели меня обидеть критикой моего президента? Или они мне не доверяли? К моему стыду, я вспомнил страх советских времен, когда друзья или коллеги могли донести на вас властям. На всякий случай я рассказал о телешоу и погоде.

Самым странным на прошлой неделе было чувство навигации между двумя реальностями. Это была моя реальность жестокой войны, ведущейся против Украины и иностранцев, строящих безумные планы поездок. А потом был телевизионный реалити моих соседей, где дети вручали цветы российским солдатам в воюющих республиках Донбасса, благодаря их за спасение от геноцида украинцев. В их реальности НАТО бомбило российских солдат, а «наркозависимое, неонацистское» руководство Украины управлялось американцами. Однажды кто-то посмеялся над «фейковыми» видеозаписями бомбежки Киева — «как будто мы можем сделать что-то подобное».

Я обсудил свою ситуацию только с одной соседкой, которая поспешно выслала из страны своего сына-студента и начала планировать отъезд с дочерью. Она никому не сказала ни на работе, ни в округе, что уезжает. «Никогда не знаешь», — сказала она на лестнице, постукивая костяшками пальцев по перилам на старом советском коде, что означало «осведомитель».

В пятницу, 4 марта, на восьмой день войны, российский парламент принял закон о СМИ. «Фейковые новости» о войне наказываются лишением свободы на срок до 15 лет. Определение «фейковых новостей» в законе разъясняло, что войну нельзя называть «войной». Ее пришлось назвать «специальной военной операцией». Также были запрещены термины «вторжение» или «агрессия». Все, что «дискредитировало» вооруженные силы, было незаконным, но в чем заключалась «дискредитация», не уточнялось. Негосударственные СМИ могли использовать только источники российского правительства и государственных СМИ.

В газете мы написали о законе и ожидали, что он вступит в силу этой же ночью. Однако мы не думали, что это применимо к таким западным СМИ, как мы; The Moscow Times была зарегистрирована в Нидерландах.

Той ночью я проснулся в 3 часа ночи. На кухне я нащупал в темноте пульт от телевизора. У моей кабельной службы были CNN, BBC, EuroNews и несколько других зарубежных новостных каналов. Закону было всего несколько часов, но экран моего телевизора засветился объявлением о том, что CNN больше не доступен. Би-би-си и другие новостные каналы все еще были в эфире, но когда я пролистал свою ленту в Твиттере, там был список закрытых. Znak, независимое новостное агентство в Екатеринбурге — одно из последних интернет-изданий, которое все еще выходит, — закрылось. BBC, ABC, CBS уходили, по крайней мере, пока не оценят ситуацию. Судя по всему, закон будет распространяться и на нероссийские СМИ.

Я запаниковал. Я сел на свой компьютер, включил VPN и зашел в административный раздел газеты, чтобы очистить сайт. Названия разделов вроде «Россия вторгается в Украину» стали «Украина». Я убрал слова «война», «нападение», «вторжение» и «вторжение» из каждого заголовка. Если я не мог придумать, как переименовать статью, я убивал ее. Моя последняя языковая колонка называлась «Язык войны» — я удалил ее из сети. Я снял подписи. Я написал всем почти истерическую записку, что мы должны закрыться, пока мы все не уедем из страны. А потом я выпил еще кофе и стал листать статьи в поисках запрещенных слов.

Пора было уходить. Но я все еще не был уверен. Может быть, я паникую. Может быть, это было не так уж и плохо. Я позвала свою старую подругу Евгению Альбац, известную в кругу друзей как Женя, журналистку и писательницу, которая всегда держится за правду — и не боится ее. У себя на квартире Женя заварила чай и открыла бутылку вина — потому что никогда не знаешь, что тебе нужно, — сказала она, — пока я приходил в себя в своих панических рассуждениях. Был ли я в опасности?

Утром Женя буквально пару часов обсуждал новый закон с юристом, специализирующимся на регулировании СМИ. Теоретически, сказала она, оштрафовать или наказать за нарушение будет владелец или редактор, а не писатель. Так что я, вероятно, не был в какой-либо реальной опасности.

Пауза. «С другой стороны, — сказала она, — всегда существует риск захвата заложников».

Правильно. В путинской России есть привычка арестовывать иностранцев на случай, если их можно будет использовать в качестве дипломатических карточек.

Я бы пошел.

Женя останется. «Я уже сто раз сказал или написал все, что думаю. Они знают обо мне все. Если бы они хотели меня арестовать, они бы уже это сделали», — сказала она. «Кроме того, это моя страна. Кто-то должен остаться и рассказать людям, что происходит».

Перед тем, как я ушел, мы налили по бокалам вина. Была суббота, 5 марта, день смерти Иосифа Сталина в 1953 году. Мы подняли бокалы и произнесли традиционный тост: «Тот умер, и этот тоже умрет».

Теперь, когда я решил уйти, я должен был понять, как это сделать. К тому времени выехать из Москвы было трудно. Рейсам из Москвы было запрещено летать над воздушным пространством Европы. Люди могли вылететь только через несколько городов на юг и восток — Стамбул, Ереван и Бишкек — или сесть на автобусы из Санкт-Петербурга в Хельсинки и Эстонию. Я писал и звонил всем, у кого могла быть идея или кто мог помочь.

Один из наших сотрудников уехал из Москвы домой в Бишкек, столицу Кыргызстана в Центральной Азии. Два репортера также прилетели туда, прежде чем забронировать билеты на рейс в Великобританию. Моей собаке и мне там будут рады. Вношу в список. Я написал американцу, которого встретил в Аланье, Турция, несколько лет назад: «Если бы мы полетели туда, смог бы я найти квартиру в аренду с моей собакой?» Она сказала да. В списке. Я подумывал о том, чтобы переправить машину через границу где-нибудь, но не был уверен, что у меня будет время оформить все документы, необходимые для того, чтобы перевезти машину через международную границу, и еще меньше был уверен, что мне хватит 15-ти. час езды в середине зимы в одиночку. Но у друга был друг на границе с Финляндией под Мурманском, который мог помочь, поэтому я оставил и этот вариант в списке.

А потом подруга в Латвии рассказала мне о транспортной услуге, которой она воспользовалась: микроавтобус из Москвы в Ригу через небольшой эстонский пограничный переход с меньшим количеством грузовиков, чтобы забивать дорогу. Один фургон довез вас до границы с Россией; другой подобрал вас на эстонской стороне и отвез в Латвию. Домашние животные приветствуются. Никаких клеток. Она могла забрать меня в Риге, столице Латвии. На самом деле, она могла бы помочь найти мне квартиру и устроить меня. Лучше всего то, что фургон должен был отправиться через четыре дня, в среду вечером, и это будет стоить 19 долларов.0 евро — 90 для меня, 100 для моей собаки. В Риге проживало большое русское население и росла русская диаспора. Моей собаке было бы удобнее в фургоне.

Я бы так и поступил.

Я написал список дел: получить деньги, купить контейнеры для хранения, сделать дополнительные ключи, сделать ПЦР-тест и тест на антитела к Ковиду, позвонить ветеринару за документами на выезд, вытащить большой чемодан, перенести файлы в Dropbox, решить, что взять, упаковать семейные фотографии и письма в урны для хранения, чтобы друзья выручили, если что-то случится с моей квартирой (что, я понятия не имел), купить европейскую медицинскую страховку, перегнать машину (куда, я не знать), очистить холодильник, постирать, настроить автоматическую оплату счетов, узнать, насколько холодно в Риге в марте.

Я хотел передать свою квартиру в собственность русскому другу или, если не было времени — и сейчас некогда — дать кому-то доверенность, которая позволит сделать это после моего отъезда. Но когда я позвонила юристу по недвижимости, он сказал мне, что только что 2 марта был принят закон, согласно которому все сделки с недвижимостью с участием иностранцев должны быть заверены специальной правительственной комиссией. Маловероятно, что какая-либо сделка будет разрешена.

Я надеялся хотя бы дать кому-нибудь доверенность на совершение действий от моего имени — какие дела? Я понятия не имел — но когда я позвонил нотариусу, чтобы оформить его, она вежливо спросила, из какой я страны, а потом попросила подождать минутку. Вернулась, сказала, что пришло уведомление, запрещающее оформлять доверенности на недвижимость для граждан «недружественных стран» — меня, — и ей очень жаль, но она не уверена. если бы она вообще могла что-нибудь для меня сделать.

К вечеру в среду я был как-то готов: чемодан на больших колесах, наполненный одеждой, которая мне понадобится в первое время, сумка для компьютера, дорожная сумка с едой для моей собаки, сумочка и сумка с детскими одежду любящая московская бабушка отчаянно хотела отправить своему внуку в Ригу. Мне сказали, что между пограничными постами нам придется идти пешком, так что я тренировался таскать все это. Тяжело, но возможно.

Я закрыл окна, выключил воду и газ. Я сделал несколько фотографий моей любимой комнаты в квартире — моего кабинета, заполненного книгами и произведениями искусства, которые я собирал на протяжении десятилетий. Я кладу все свои автомобильные документы на свой стол с ключами рядом с папками с платежами по счетам и инструкциями по эксплуатации техники. Друг забирал меня, чтобы отвезти на место встречи, и у него были ключи от моей квартиры.

После того, как я показал ему, где находятся все запорные вентили и как работают дверные замки, он спустил первую партию багажа в машину. Сел «в дорогу» — русский обычай останавливаться перед отъездом, минутку посидеть и помолиться. А потом я вынесла свои последние сумки и собаку в холл и закрыла дверь перед жизнью, которой жила 44 года.

Перед тем, как войти в лифт, я услышал звонок в своей квартире — это мой друг звонил из подъезда, чтобы я его впустил. Я вставил ключ в замок, чтобы открыть дверь, и остановился. Еще одно русское поверье: возвращаться после того, как дверь захлопнулась, не к добру. Я дал сигнал зуммера и ушел.

Выйдя на улицу, я оглянулся на вход. Ночью кто-то нацарапал черным граффити бледно-желтую стену. «Net voine», — гласило оно: «Нет войне».

Хорошо, подумал я. Мой многоквартирный дом, в котором я прожил столько десятилетий своей жизни, был на правильной стороне истории.

В фургоне я встретил остальных пятерых путешественников; Я был единственным иностранцем. Мы просто кивнули друг другу; как-то задавать вопросы казалось навязчивым, слишком личным. В фургоне было три ряда сидений. Один человек сидел впереди с водителем, мать и дочь занимали первый ряд; женщина с пятилетней внучкой и двумя французскими бульдогами заняли второй ряд, а мы с собакой заняли последнее место. Я понял, что это был плохой ряд: узкое сиденье, мало места для ног, не жарко. Весь наш багаж был свален вокруг и под сиденьями. Один из бульдогов — Фрося — бросился на мою собаку, которая лежала рядом со мной и тряслась. Когда мы тронулись в путь, Фрося начала стонать и скулить, а девочка оборачивалась и вела безостановочный монолог: «Можно я поглажу твою собаку? Как ее зовут? Фрося не очень милая, а другая наша собака милая. Вы можете погладить ее, если хотите. Ваше пальто теплое? А вы умеете делать смайлики на окне? Я могу показать тебе!» Через некоторое время, пока Фрося продолжала стонать и дергать поводок, чтобы добраться до моей собаки, я притворился, что засыпаю. Маленькая девочка толкнула меня, чтобы привлечь мое внимание.

Я расхохотался. Это была чертовски долгая поездка.

Но через час-другой Фрося перестала ныть, и девочка уснула. Никто не говорил, даже между собой — от усталости или напряжения, не знаю. Мы мчались по ухабистым, неровным дорогам российской провинции, обгоняя дальнобойщики и расшатанные местные автомобили, а указатели деревень и городков появлялись и исчезали в вспышках фар. Я беспокоился о том, что упаковал и что забыл, и беспокоился о пересечении границы.

Должно быть, я задремал. Я проснулся примерно через семь часов после того, как мы выехали из Москвы, когда фургон остановился, и дверь открыл пограничник, который посветил в нас фонариком. «Покажите паспорта!» Мы все подняли свои паспорта. «Дай мне твои!» он сказал мне. Я передал его, он взглянул на него и вернул обратно, по-видимому, не обеспокоившись тем, что американец предъявил американский паспорт в фургоне, полном русских и собак.

Мы въехали в то, что я теперь называю Зоной — пограничная зона с российскими объектами с одной стороны и эстонскими постройками с другой. Это была обширная огороженная территория с дорогами для грузовиков и легковых автомобилей, будками для охраны и несколькими хозяйственными постройками. Несколько длинных коммерческих грузовиков припарковались в стороне, словно оставленные там, пока водители переделывали документы. Все было освещено высокими уличными фонарями.

Мы вылезли из фургона. Было около 3 часов ночи и ужасно холодно — мой телефон показывал 0 градусов по Фаренгейту — и асфальт был покрыт толстым, неровным слоем грязного льда. В своей практике переноски чемоданов я не учел этого. Сначала мы затащили наши сумки и собак в одну будку. Окно открылось, и я протянул свой паспорт и въездную карточку; охранник вернул его и сказал мне идти на таможню. Я перетащил все это по очередному ледяному пространству в маленькое здание, затащил внутрь, сложил все это на рентгеновской конвейерной ленте и ответил на вопросы. Нет, у меня не было ничего запрещенного. Да, у меня было два компьютера. Нет, у меня не было ни растений, ни лекарств. Русские охранники были вежливы. Я взял свой паспорт и снова вытащил все на улицу, к следующей будке.

Только потом я понял, что эта будка была важной будкой. Вот вы передали свои документы через окно охранникам и стали ждать. Я стоял снаружи с одной из моих соседок по фургону, женщиной средних лет в тонком шерстяном пальто. Семья французских бульдогов задержалась позади нас. «Других двоих забрали внутрь, — сказал мне мой сосед по фургону. Так мы стояли около часа на морозе. Время от времени окно кабины открывалось, и они вызывали кого-то из нас. «В чем состоит ваша работа?» — Вы уезжали из страны в последние два года? А потом окно закрывалось, и они возвращались к своим компьютерам. Позже женщина рассказала мне, что ее спрашивали: «Мы видим, вы были в Киеве в 2013 году. Что вы там делали? Кого ты видел?»

Я ходил туда-сюда со своей собакой, прыгал, чтобы согреться, и ждал. Наконец окно открылось, моя соседка по фургону получила паспорт и пошла в сторону Эстонии. Еще через 10 минут меня вызвали и вручили мою. Облегчение; Я мог бы пойти. Я положила компьютерную сумку поверх чемодана на колесиках, накинула две сумки с одеждой и собачьим кормом на плечи и повесила сумочку на шею. Одной рукой я тащил чемодан, а другой держал собачий поводок. По словам охранников, Эстония находилась в конце длинной обледенелой дороги — около 800 метров, полмили. «Видите вон те огни вдалеке? Это Эстония».

Очень тяжело тащить 150 фунтов. багажа через полмили льда посреди ночи при минусовой температуре с собакой на поводке.

Через каждые 100 метров останавливаясь и меняя руки, я наконец добрался до эстонской стороны. Пограничники были очень любезны. Я сказал, что я журналист, и они спросили, почему я ухожу. Мне угрожали? что-то случилось? Я рассказал им о новом законе и сказал, что почти все иностранные журналисты уезжают. Они сочувственно покачали головами, проштамповали мой паспорт и сказали: «Добро пожаловать в Эстонию». Никто не смотрел мои тщательно подготовленные документы, подтверждающие, что моя собака здорова и привита, что у меня нет Covid, но есть медицинская страховка.

Мы с попутчиком забрались в новый фургон, чтобы согреться, пока водитель обдумывал, как он поместит весь багаж, еще четырех человек и еще двух собак. Наконец приехали мать и дочь. Поскольку охрана отвела их в сторону, я предположил, что они бежали из страны, и задался вопросом, были ли они политически активными. По словам матери, их допрашивали более часа. У них были близкие родственники в Киеве, и охранники расспрашивали их об их семье, чем они занимаются, каковы их планы, куда они направляются. Казалось, что любой, кто имел украинские связи, вызывал подозрения. Охранники попросили показать их мобильные телефоны — новый прием, используемый полицией для поиска компромата и сайтов, а также номеров телефонов и адресов. «Но я сказала им «нет», — сказала женщина. «Я им сказал, что если у них будет предписание прокуратуры, я его передам. Но в остальном нет, это была моя частная собственность». По какой-то причине охрана решила их отпустить.

Наконец-то семья французских бульдогов добралась до фургона. Мы с собакой сидели в этот раз впереди, вне досягаемости Фроси. Мы провели в Зоне больше двух часов, а вся поездка заняла около 14 часов.

Когда мы тронулись с места, первым знаком, который мы увидели в Эстонии, был ярко-синий и желтый рекламный щит с надписью «Слава Украине!»

Нас больше не было в России.

Когда я приехал в Ригу, , мои друзья встретили меня у фургона и отвезли в квартиру в обширном позднесоветском жилом комплексе из громоздких длинных домов, окруженных газонами, деревьями и детскими площадками. В Москве моя большая квартира находилась на верхнем этаже 9-го дома.0-летнее здание, наполненное антиквариатом и искусством. Моя маленькая рижская квартира находится на первом этаже 40-летнего дома с отделкой ИКЕА. Этот контраст, оказывается, идеален.

В Латвии проживает самое большое русское население в странах Балтии, и мой район, кажется, является домом для большинства из них в столице. Пожилые латыши также говорят по-русски, а молодые латыши часто говорят по-английски, так что проблем с общением не возникает.

Работать тоже не проблема. Как только сотрудники The Moscow Times приземлились — в таких городах, как Амстердам, Стамбул, Рига, Лондон — мы все вернулись к работе. Некоторые российские корреспонденты остались, тихо помогая с репортажами. К нам присоединяются новые люди; есть много хороших журналистов, ищущих работу. Мы считаем важным продолжать работу, чтобы убедиться, что те, кто на нас рассчитывает, все еще могут нас найти.

И мы совершаем переход, хотя много часов уходит на решение технологических проблем современного домашнего офиса: слишком много устройств, новые сотовые телефоны и WiFi роутеры, и все останавливается, когда нет автоматических платежей от моего московского банка больше не принимаются или текстовые сообщения с подтверждением отправляются на российский телефонный номер, который больше не используется.

В течение двух недель между началом войны и моим отъездом из России я постоянно плакал. Я плакала, когда гуляла с собакой в ​​парке через дорогу, где знала каждый куст, и дерево, и клочок травы; когда я сидел за письменным столом и смотрел в любимый московский дворик; когда я купил хлеб в местной пекарне; когда ехал знакомым маршрутом вдоль Москвы-реки, мимо Кремля, а потом домой по одному из центральных проспектов Москвы. Я не мог представить, что, может быть, в последний раз увижу места, которые были фоном абсолютно всего важного, что произошло со мной во взрослой жизни, где было так много людей и так много всего, что я любил.

Но сейчас работа, новизна нового города, ежедневная битва с айфонами и компьютерами, держат меня в непрерывном настоящем времени. Я не думаю о будущем после следующей недели; Я не думаю о прошлом. Кроме осознания того, что даже если я смогу вернуться в Россию, это будет не та Россия, которую я любил.

Возможно, это суеверие верно: как только ты закроешь дверь, уходи и не оглядывайся.

• Рубрика:
• СМИ,
• Россия,
• Владимира Путина,
• Первичный источник,
• От первого лица,
• Украина,
• Война России с Украиной

Время обработки и статус визы — Ministério das Relações Exteriores

Время обработки и статус визы

Publicado em

08. 04.2022 16ч33

ВРЕМЯ ОБРАБОТКИ

Пожалуйста, планируйте свое заявление заранее, так как визы НЕ выдаются в тот же день. Заявитель несет ответственность за своевременное представление полной документации и составление планов поездок в соответствии с этим. Плата за ускорение и услуги не взимается.

Все заявители должны знать, что указанное время ожидания отражает СРЕДНЕЕ значение и что время обработки конкретного дела может варьироваться в зависимости от индивидуальных обстоятельств и других особых требований.

В течение этого периода паспорт будет храниться в этом консульстве.

При личном обращении: (только в срочных и неотложных случаях)  до 05 рабочих дней, если нет необходимости в дополнительных административных процедурах или вы являетесь владельцем паспорта одной из стран, перечисленных ниже. В этих случаях время ожидания будет больше. Вам нужно будет отправить электронное письмо на адрес [email protected]  со всей информацией и подробностями о срочности и чрезвычайной ситуации.

При подаче заявления по почте или в почтовом ящике (найти в Генеральном консульстве Бразилии в Атланте — приветствуются личные сообщения): для дополнительных административных процедур или вы являетесь владельцем паспорта одной из стран, перечисленных ниже. В таких случаях время ожидания может быть больше.

ВНИМАНИЕ!

Время обработки увеличивается до 20 рабочих дней для владельцев паспортов 

• Северная Корея,
• Нигерия,
• Центральноафриканская Республика и
• Сенегал

Заявители, имеющие паспорта одной из перечисленных выше стран, также должны предоставить подробную информацию о месте проживания заявителя в Бразилии (бронирование отеля или письмо от принимающей страны), рейсе и нотариально заверенные банковские выписки за последние 3 месяца.

ПРОВЕРКА СТАТУСА ЗАЯВЛЕНИЯ НА ВИЗУ

Перейдите на https://formulario-mre.serpro.gov.br/sci/pages/web/pacomPasesWebInicial.jsf. Чтобы выбрать английский язык, нажмите на флаг Великобритании в правом верхнем углу экрана.

Нажмите кнопку  ПРОВЕРИТЬ СТАТУС  , чтобы проверить статус вашего заявления на получение визы, используя код восстановления и фамилию  ИЛИ  проверить свой статус, используя свое полное имя, указанное в паспорте, и дату рождения.

Прочитайте статус вашего заявления на получение визы. Вы увидите зеленые шары за каждый пройденный шаг приложения:

• SENT : вы успешно заполнили анкету на получение визы. Вы должны предоставить все необходимые документы в консульство.
• НА РАССМОТРЕНИИ : пакет документов для получения визы, содержащий оригинал паспорта, в настоящее время обрабатывается в консульстве.
• УТВЕРЖДЕНО : ваше заявление было одобрено, и скоро будет напечатан визовый штамп.