Эмигрантское счастье. Истории сбежавших из России
После объявления мобилизации перед выбором – идти служить в армию или эмигрировать – встали многие люди с российскими паспортами. Радио Свобода рассказывает три истории политактивистов, вынужденных бежать из России.
Герои этого текста, преодолев множество трудностей, обрели в чужих странах свое счастье: один – в профессии, второй – в сопротивлении российской власти, третий – в любви.
Павел Стоцко, врач. Эмигрировал с мужем Евгением Войцеховским в Нидерланды в 2018 году.
Почти пять лет назад москвичи Евгений Войцеховский и Павел Стоцко заключили брак в Копенгагене. После возвращения домой они сумели легализовать свой брак в московском многофункциональном центре. Сотрудница этой организации, не задавая лишних вопросов, поставила в паспортах на странице семейного положения штампы. После того, как эта история получила широкую огласку, жизнь Павла и Евгения превратилась в кошмар.
К ним домой и в квартиру родителей пришла полиция. Российские паспорта пары были признаны недействительными. Супруги получили множество угроз и оскорблений. Виталий Милонов призвал выгнать Павла и Евгения из России. Молодым людям, которые никогда не собирались надолго покидать родину, пришлось срочно бежать в Нидерланды. Вот что сейчас Павел Стоцко рассказывает о своем опыте эмиграции.
– Я помню, вы часто говорили в интервью, что для вас важно работать в эмиграции по профессии. Удалось ли вам исполнить эту мечту?
– У меня три российских диплома – по профилям «Лечебное дело», «Хирургия» и «Специалист по общественному здоровью». До эмиграции я работал в правительстве Москвы аналитиком в области здравоохранения. Мы советовали Собянину, какие решения принимать в области общественного здоровья. К эмиграции и, конечно, к работе по профессии в чужой стране, где требования к врачам отличаются от российских, я не готовился. Мы бежали из России с 52 долларами в кармане, а решение об эмиграции приняли за считаные часы.
Нам было очень трудно уезжать из России, ощущение было такое, будто родная мать сказала, что я больше не ее сын, и выгнала из дома. Несмотря на стресс и печаль, в эмиграции мы решили проявлять инициативу и много учиться в разных направлениях ради благой цели – стать частью нидерландского общества. Для того чтобы наша жизнь в Нидерландах сложилась хорошо, мы избегали махинаций и не замыкались в российском гетто, где мало возможностей для развития.
Нам было очень трудно уезжать из России, ощущение было такое, будто родная мать сказала, что я больше не ее сын, и выгнала из дома
В первые же дни жизни в центре для беженцев я и мой муж Евгений в Нидерландах устроились мыть полы, унитазы и окна за 20 евро в неделю. И я был безумно рад, ведь я не просто находился в безопасности и получал пособие от чужой страны, но зарабатывал уборкой дополнительные средства и приносил пользу обществу. Когда я понял, каковы минимальные требования к беженцам в Нидерландах, я подумал, что хочу большего, хочу работать только врачом.
По мнению чиновников, я уже был стар для получения медицинского образования в Нидерландах. Но я сказал, что ничего, кроме медицины, я не умею. Мне пришлось просить разрешения у муниципалитета учиться и получать пособие не два года (столько обычно выделяют беженцам на интеграцию), а три. Полтора года назад я перестал получать пособие, потому что мой муж Евгений начал работать госслужащим в организации, которая выполняет задания Министерства социальной защиты. Так что мы не взяли ничего лишнего у налогоплательщиков. Евгений в момент нашего бегства из России заканчивал обучение в медицинском университете. Мужа исключили под влиянием гомофобов из вуза, несмотря на сданные на отлично экзамены, и он не получил диплом. Евгению в Нидерландах пришлось бы изучать медицину с самого начала, чтобы получить право работать врачом. Он решил, что лучше приобретет другую специальность. Я выучил за полтора года нидерландский язык до академического уровня С1, сдал четырехчасовой тест, состоявший из 200 вопросов из разных областей медицины, и меня приняли в университет.
Сейчас я учусь в магистратуре: занимаюсь практикой под руководством супервизора. Летом я получу диплом и смогу начать работать. И я намерен продолжать учиться и совершенствоваться, сейчас я выбираю специализацию. Очень важна для меня возможность совмещать учебу и работу, которую врачу предоставляют Нидерланды. В этой стране доктору во время специализации платят зарплату.
Смотри также
ЛГБТ-активист сообщил, что ФНС России признала его брак с мужчиной
– Нашли ли вы в Нидерландах интересный круг общения и близких друзей?
– Когда мы приехали в Нидерланды, адвокат посоветовал нам не общаться с соотечественниками (тогда это было опасно из-за угроз в наш адрес), так что нас отправили в лагерь на восток страны, где не было ни одного русскоговорящего. В этом регионе в основном живут нидерландцы. Они дружелюбные, но закрытые люди, следующие своему строгому образу жизни. Мы пошли на языковые курсы, где работали волонтеры, готовые общаться с иностранцами.
Там мы нашли друзей, с которыми мы до сих пор много времени проводим вместе. Иногда с нами связываются люди, которые узнали о нас из СМИ. Мы открыты для новых знакомств. У меня появились друзья среди одногруппников и коллег. Например, скоро я поеду в бельгийский город Гент защищать российский народ на европейском конгрессе, посвященном первой линии медицинской помощи. Мои друзья, профессора из университета, пригласили меня рассказать свою историю и попросить не подвергать дискриминации российских эмигрантов, приезжающих сейчас в Европу. Я собираюсь объяснить, что меня из России выгнала гомофобная власть. Я буду просить европейских врачей быть терпимыми к русским пациентам и оставаться профессионалами.
– Как вы объясняете такую просьбу нидерландских врачей?
– Нидерландцы со свойственной им дотошностью таким образом пытаются предотвратить случаи дискриминации людей с российскими паспортами. Когда началась война с Украиной, я получил от ректора университета, где я заканчиваю обучение, письмо с предложением помощи и словами поддержки.
Скоро я поеду в бельгийский город Гент защищать российский народ на европейском конгрессе
– Как вы сейчас себя сейчас идентифицируете с национальной точки зрения?
– Напомню, что у меня нет действующего российского паспорта. Может быть, я россиянин в ностальгическом смысле конца 90-х. Но я точно не россиянин как те люди, которые сейчас получают российские паспорта. Безусловно, я чувствую себя европейцем: я родился на европейском континенте и вырос в европейской культуре. Нидерландцем я себя не чувствую, хотя мне нравятся нидерландцы. Например, тем, с какой иронией они относятся к проявлениям иерархии. Здесь врачу, который повесил диплом на стену кабинета, могут сказать: «Это твой лучший диплом? Он красивее, чем у других врачей? Или твои пациенты не верят, что ты учился в медицинском вузе?»
Евгений и Павел в Венеции
– Как вы сейчас оцениваете опыт экстренной эмиграции?
– Эмиграция, несмотря на то что причина, заставившая меня покинуть Россию, была ужасной, стала моей жизнью.
Сейчас она меня устраивает, я вижу перспективу. Можно сказать, что эмиграция для нас закончилась хорошо. Скоро мы получим постоянный ВНЖ, и гражданство не за горами. После того как Россия изменила Конституцию, у меня к этой стране не осталось никаких теплых чувств. После того как многие граждане России выбрали войну, я не имею к этой территории никакого отношения. В том, что большинство граждан России выбрало войну, я уверен. Я это знаю по своему опыту: долгим годам дискриминации и отсутствия какой-либо поддержки в России.
Евгений Кочегин, бывший координатор штаба Навального в Волгограде, лидер проекта «Дозор в Волгограде» уехал в Грузию с подругой, расследовательницей «Дозора» Марьей Худояровой в 2021 году.
На Евгения завели в России два уголовных дела: одно за якобы уклонение от альтернативной гражданской службы, второе – за «фейки» о действиях российской армии. Сейчас Евгений объявлен в федеральный и международный розыск. Сторонник Навального заочно арестован центральным районным судом Волгограда.
– Вы очень активно занимаетесь проектом «Дозор в Волгограде». Создается впечатление, что все ваше внимание сосредоточено на России. Так ли это?
– Я не называю себя эмигрантом, предпочитаю использовать слово «политэкспат». Я пока не собираюсь подавать на беженство, но я из России тоже не планировал уезжать. Я не исключаю того, что мне придется искать политического убежища у иностранного государства, потому что в России меня ждет тюрьма. Но в настоящий момент я не собираюсь оставаться навсегда в Грузии или в какой-либо другой стране, интегрироваться в общество, искать работу, не связанную с политикой. Я не пытаюсь влиться в местную политическую тусовку, я главным образом общаюсь с другими активистами, уехавшими из России, и мы обсуждаем, что мы еще можем сделать для своей страны.
– Как складывается ваша жизнь в Грузии?
– Я бы не назвал сейчас свое пребывание в Грузии жизнью. В России у меня была жизнь, а здесь у меня только работа.
Все мои силы забирает сопротивление российской власти.
Я бы не назвал сейчас свое пребывание в Грузии жизнью
– На какие средства вам удается содержать себя за границей?
– Мы собираем донаты в России и за рубежом. Они позволяют нам держаться на плаву. Плюс у нас в данный момент есть небольшая поддержка, полученная от выигранных грантов. Но этого хватает только на выживание (аренду, еду, связь). Поэтому я подрабатываю, торгуя на бирже и совершая инвестиции, так как имею опыт работы с криптовалютой с 2016 года.
– Чем занимается проект «Дозор в Волгограде»?
– «Дозор» начинался в прошлом году как проект наблюдения на выборах. После выборов мы расширили спектр своих задач, стали делать расследование. У нас есть успехи: мы отменяем госзакупки и добились увольнения коррумпированного преподавателя в техникуме, которая одной рукой собирала взятки, а другой грозила студентам отчислением за участие в антивоенных митингах.
С 24 февраля мы выступаем как антивоенный комитет, координировали протесты и антивоенную агитацию. Сейчас я считаю главной целью нашего проекта саботировать мобилизацию, спасать таким образом жизни людей.
Евгений Кочегин
– После какого события вы уехали в Грузию?
– Я уехал год назад перед выборами, потому что я координировал наблюдение и опасался, что меня могут задержать. В эмиграции я узнал, что на меня завели уголовное дело о якобы уклонении от службы в армии, потом возбудили второе уголовное дело. Но они продолжают меня преследовать. По «делу о фейках» в Волгограде недавно было уже около 15–20 обысков. В основном у людей, которые были замечены на антивоенном митинге 6 марта, Силовики считают, что я главный организатор этой акции. Они обыскали беженку из ДНР, с которой я записал интервью на моем ютьюб-канале. Бойцы СОБРа вломились к моим близким друзьям, врачам-педиатрам Ангелине и Сергею, которые не участвовали в антивоенных акциях и вообще не выходили на митинги последние 3 года.
Их обыскали только из-за наших личных отношений. Сергей был перед обыском один дома. Друг открыл силовикам, не сопротивлялся, но его уложили лицом в пол. У Сергея забрали личный телефон, даже флешку из радионяни. Силовики нашли в телеграме нашу переписку и были невозможно этому рады. Товарища увезли на допрос. Мой друг дал подписку о неразглашении, поэтому он не рассказывает о допросе. Но я знаю, что на Сергея оказывали давление с целью заставить его оговорить меня. К счастью, мне также сказали, что он не поддался.
Бойцы СОБРа вломились к моим близким друзьям, врачам-педиатрам Ангелине и Сергею
– Вы уже год живете в эмиграции. Зачем российской власти продолжать преследовать вас и других давно уехавших сторонников Навального?
– На этот вопрос есть несколько ответов. Возбудив на меня первое уголовное дело, власть отрезала мне путь в Россию. Но я из Грузии продолжал писать и говорить публично о проблемах своей страны.
Недолго думая, власти завели на меня второе дело по популярной статье «о фейках про российскую армию». На самом же деле я рассказывал правду о целях Путина захватить территории Украины и про военные преступления.
Вторая причина преследований: теперь на меня можно вешать бесконечное количество статей, «срубать палки», не получая большого резонанса. И еще одно объяснение: личная обида местной власти на меня из-за наших расследований. Никто до нашей команды не позволял себе называть волгоградских чиновников такими словами. Региональная власть до такой степени зла на нас, что мне даже угрозы убийством из Волгоградской области передают. В чиновничьей среде есть люди, которые правда считают борьбу со сторонниками Навального святым делом и верят, что люди, выступающие против войны, хотят разрушить Россию.
– Как вы себя чувствуете в чужой стране, понимая, что не сможете в ближайшее время вернуться в Россию?
– В России я не мог даже выспаться нормально. Последние месяцы в России я вставал два раза утром.
Я понимал, что ко мне в любой день рано утром могут прийти и подкинуть запрещенные вещества. Так что первый раз я просыпался в пять утра, затем ложился снова спать. В Грузии я чувствую себя в большей безопасности. После объявления мобилизации, как я до отъезда в Грузию, в России будет жить каждый мужчина. Только я рисковал свободой, а они жизнью. Такую эмиграцию, по сути принудительное выдворение из России, нельзя назвать хорошим событием, но лучше временно переехать в другую страну, чем попасть на войну или сесть в тюрьму.
Фёдор Ципилев, сторонник «Яблока», ЛГБТ-активист. Уехал в Нидерланды в 2020 году.
На ЛГБТ-активиста Федора Ципилева в России несколько раз нападали гомофобы. На почтовом ящике ему оставляли угрозы «посадить на бутылку», а соседи отказывались ехать вместе с ним в лифте. После того как в конце 2020 года неизвестные облили Федора зеленкой, он эмигрировал в Нидерланды. Дорога из Москвы в Амстердам заняла несколько месяцев, Федору пришлось преодолеть немало препятствий, но в результате активист добрался до Нидерландов.
«Я не создавал личные отношения в Москве, потому что понимал, что они в российском гомофобном обществе будут жалкими. Я не представляю серьезных отношений в закрытом формате. Изображать перед людьми, что мой партнер это мой друг или брат, ниже моего чувства собственного достоинства. Я никогда не скрывал свою ориентацию и свою любовь не стал бы скрывать. Но в таком случае мой партнер оказался бы под угрозой. Я надеюсь, что в менее запуганной по сравнению с российской общественной среде я смогу найти любовь» – так закончилась интервью с Фёдором два года назад. В новом интервью Радио Свобода активист рассказал, что ему уже удалось встретить в Нидерландах любовь и найти семью.
– Когда я жил в лагере для мигрантов, я познакомился с нидерландцем Майком на сайте, где ищут друзей и отношения. Мы долго переписывались, потом начали встречаться. Два месяца я ездил к нему из лагеря для мигрантов на выходные. Дорога занимала три часа в одну сторону на общественном транспорте.
И мы решили воспользоваться программой адаптации мигрантов, которая дает возможность беженцам жить в принимающей семье. Так я переехал к Майку в деревню численностью примерно 15 тысяч человек. Я устроился работать на завод, чтобы получить квартиру в муниципалитете, где живет Майк. Сейчас я жду, когда подойдет моя очередь на жилье, я учу нидерландский язык, собираюсь работать и полностью обеспечивать себя самостоятельно.
– Как вы думаете, почему именно в эмиграции у вас сложились серьезные отношения?
– Мы были оба настроены на серьезные отношения. И, я думаю, что отчасти хорошую роль в нашем союзе сыграл нидерландский менталитет. Скажу честно, нидерландцы не эгоисты. Каждый второй нидерландец где-нибудь волонтёрит. У Майка, например, есть награда «волонтера года». Они привыкли строить отношения на равноправии. Нидерландцы высказываются очень прямо, иногда до грубости. Они все говорят в лоб. Майк, например, не очень хорошо понимает мое чувство юмора. Он понимает намеки только, если их написать на плакате и встать с ним посреди кухни.
В этом есть плюсы и минусы. Но, я думаю, такая особенность характера нидерландцев помогает создавать честные отношения.
– Изменилось ли к вам отношение со стороны нидерландцев после 24 февраля?
– Ко мне, когда я работал на заводе, подошел начальник и сказал, что никто не винит меня в войне. Нидерландцы, по крайней мере средний класс, привыкли критично воспринимать информацию и не перекладывать ответственность за безумные действия правительства России на граждан этой страны. Украинцы, которых я встречал в Нидерландах, тоже понимали, что это не я устроил войну.
– Чем вы обычно занимаетесь в Нидерландах?
– Я учу государственный язык и уже хорошо говорю на английском. Для меня это достижение. Когда мой самолет приземлился в Амстердаме, я мог на английском лишь представиться. Мы с Майком путешествуем вместе по Европе. Например, недавно мы плавали в Норвегию на лайнере. Мы заплатили за эту поездку всего 100 евро на двоих, а до Парижа в прошлом году мы добрались за 25 евро.
Мы часто помогаем организовывать праздники в нашей деревне и участвуем в жизни сообщества. Я помогаю Майку в работе, часто езжу с ним на маркеты. Майк продает бижутерию, а я разговариваю с людьми, приобретаю таким образом навыки свободного общения на нидерландском. В этом году мы вместе приняли участие в Прайде. Это стало очень важным для меня событием. Майк до этого года никогда не был на «Марше гордости ЛГБТ». Он не понимал, зачем ЛГБТ выходить на Прайд в стране, где у нас есть все права. Я ему рассказывал, как дискриминируют геев в России и что Прайд это не вечеринка, а символ победы ЛГБТ с союзниками над предрассудками и мракобесием. Майк согласился поехать со мной на Прайд. Он увидел правозащитную составляющую этого праздника и, надеюсь, изменил свое отношение к «Маршу гордости».
Фёдор и Майк на «Марше гордости» в Нидерландах
– Как вас приняла нидерландская семья Майка?
– Майк меня во время первой же поездки к нему познакомил с мамой. Мы с мамой были немного смущены, но Майк не собирался меня ни от кого скрывать.
У него очень адекватные родители, и они хорошо ко мне отнеслись. Одиноко я себя тут не чувствую, но иногда не хватает разговоров на русском языке. С друзьями из России наша связь постепенно исчезает.
– Вы скучаете по России?
– Я не могу вернуться в Россию пять лет после получения статуса беженца. В начале года у мамы был обширный инфаркт, я хочу быть с ней, но я не могу ее навестить. Мама – это единственная причина, заставляющая меня думать о поездке в Россию. Я, конечно, русский, и я люблю свою страну. Но после 24 февраля мне стыдно, и я собираюсь отказаться от российского гражданства. Чувства вины за войну в Украине я не разделяю: я никогда не голосовал за Путина, я был в оппозиции и пытался это все поменять.
– Можно сказать, что сейчас вы наконец счастливы?
– Я живу в Нидерландах с чувством защищенности: здесь со мной завтра ничего плохого не случится. Если случится, то мне помогут, причем все: от соседей до правительства.
Мое счастье здесь складывается из наших отношений с Майком и предсказуемого устройства жизни. Во время празднования Нового года мама Майка сказала «Welcome to the family». И это стало одним из самых счастливых моментов в моей жизни.
“Нам здесь никто не поможет”: истории беженцев в России
“Нам здесь никто не поможет”: истории беженцев в России — BBC News Русская службаBBC News, Русская служба
Перейти к содержанию
Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер
“Нам здесь никто не поможет”: истории беженцев в России
Подпишитесь на нашу рассылку ”Контекст”: она поможет вам разобраться в событиях.
Число беженцев в мире достигло максимума со времен Второй мировой войны. В конце 2016 года в мире, согласно данным ООН, насчитывалось около 22,5 млн беженцев.
В это же время в России такой статус имели всего 598 человек, а за весь 2016 год официально зарегистрированы только 39 беженцев.
Русская служба Би-би-си поговорила с Самиром из сирийского Алеппо и Натальей из Луганской области на востоке Украины.
Они уже несколько лет пытаются получить статус беженца и рассказали о том, чем они занимаются в России и что планируют делать дальше.
Читайте также
ООН: число вынужденных переселенцев в мире побило рекорд
Видео, Беженцы из Мосула: кто раньше бежал, тому повезло, Продолжительность 2,14
Самое популярное видео
Видео, История Маши Москалевой. Как антивоенный рисунок девочки из Ефремова обернулся приютом и арестом отца, Продолжительность 3,26
Видео, Как мексиканцы получили право на американское гражданство.
История маленького городка, Продолжительность 9,53Видео, Как офтальмологи из России и США продают надежду на невозможное. Расследование Би-би-си, Продолжительность 3,17
Видео, Мариуполь до и после начала войны: как изменились конкретные места в городе, Продолжительность 3,15
Видео, В лагере российских военнопленных в Украине. Специальный репортаж Би-би-си, Продолжительность 3,24
Видео, Девятый день протестов во Франции. Видео, Продолжительность 3,05
Видео, Пулемет «Максим» и непроходимая грязь: Би-би-си побывала в окопах ВСУ под Бахмутом, Продолжительность 5,50
Видео, Год войны в Украине: сколько российских военных погибло и о чем говорят эти цифры?, Продолжительность 10,03
Видео, «Я очень беспокоюсь за свою безопасность».
Интервью Марины Овсянниковой, Продолжительность 3,24Видео, Наследие войны: что происходит в Ираке через 20 лет после начала вторжения, Продолжительность 6,44
История маленького городка, Продолжительность 9,53
Интервью Марины Овсянниковой, Продолжительность 3,24История Анастасии: Жизнь после бегства из Украины
Анастасия, молодая украинская беженка, восстанавливает свою жизнь всего через несколько недель после того, как бежала домой от разрушительного конфликта.
Анастасия бежала в Польшу с матерью и братом. Большая часть ее семьи до сих пор находится в Украине.
Фото: Франческо Пистилли для IRC
Всего за месяц мир Анастасии перевернулся. Вдали от друзей, родины и большинства родственников она живет в Польше с матерью и братом. Ниже она рассказывает нам о навигации по работе, семье и отношениям, приспосабливаясь к постоянно меняющимся обстоятельствам.
Как вы впервые решили покинуть Украину?
Я живу во Львове, на западе Украины, уже 6, почти 7 лет, хотя я родом из Запорожья, с юго-востока, а оттуда моя семья.
Последние шесть месяцев я работал в компании, у которой все клиенты — иностранцы.
В день начала войны моя мама написала мне в 6 утра и сказала, что они уезжают, чтобы зайти ко мне. Читая все новости, я начала плакать и кричать, не могла поверить в происходящее. Позже в тот же день я увидел еще одно сообщение от моей матери. Они собирались забрать меня во Львове. Я почувствовал облегчение от того, что скоро увижу их. Прибытие моей семьи заняло около полутора дней.
Что помогло вам справиться с такими переменами?
Я пытался работать, а не читать новости постоянно. Я взял, может быть, два или три выходных дня, но в остальном я работал постоянно, каждый день. Моя работа связана с маркетингом, и я работаю удаленно. Это помогло отвлечь меня от происходящего.
Параллельно я пытался найти нам квартиру в Польше. Это было еще одним отвлечением. Когда родители попали ко мне во Львов, мы сначала думали, что останемся там, а еще мы подумывали поехать в Запорожье, потому что там еще жили мои бабушка и дедушка.
Нужно было учесть многое, в том числе надежды моего парня на то, что мы вместе переедем за границу. Мы выбрали Вроцлав в Польше, потому что у моих родителей там есть друзья, и они позволили нам остаться в квартире, пока мы искали место на более длительный срок. Большая часть остальных членов моей семьи все еще находится в Украине.
Так же, как и мы, в Польшу приехало более 3 миллионов человек.
Каково жить и работать во Вроцлаве?
Так же, как и мы, в Польшу приехало более 3 миллионов человек. Было так трудно найти хорошее место для мамы, брата и меня. Нам в итоге повезло, потому что квартиру мы получили достаточно быстро, благодаря помощи наших друзей. Сейчас это хорошо для нас. Мы вообще не ссоримся, и я могу работать онлайн каждый день. Как и большинство здешних украинцев, моя мать изо всех сил пытается найти работу в Польше.
Украинка на погранпереходе Медыка, Польша. Конфликт вызвал самый быстрый кризис перемещения, наблюдаемый в Европе со времен Второй мировой войны.
Фото: Франческо Пистилли для IRC
Ваш парень живет в другой стране Европы. Это было сложно?
Первое, что хотел сделать мой парень, это забрать меня туда, где он живет. Но это было тяжело для меня; после нескольких дней обсуждения этого с моей семьей, мы решили поехать в Польшу, и мне удалось увидеть его на украинско-польской границе, так как он приехал добровольцем с другом.
Он заканчивает обучение, а также работает волонтером в качестве переводчика, помогая беженцам, бежавшим из Украины. Ему тоже трудно; у него также есть семья в Украине. Но я рад, что он в безопасности, и мы разговариваем каждый день. На данный момент я понятия не имею, когда мы увидимся в следующий раз, но я надеюсь, что ему удастся достать билеты, чтобы приехать сюда как можно скорее
Вскоре после приезда в Польшу с вами произошло что-то очень хорошее. Можете ли вы рассказать нам, что произошло?
Мой парень сделал мне предложение в прошлом месяце. Это произошло 7 марта, накануне Международного женского дня.
Это было так неожиданно. Я помню, что мне было очень холодно, я устала и хотела вернуться домой, но мой парень хотел, чтобы мы продолжали идти, несмотря на то, что было уже поздно. Мы гуляли по городу, просто держались за руки и разговаривали.
Внезапно он остановился и сказал «посмотри на меня», а потом сказал, что ему есть что сказать мне. Он опустился на одно колено и спросил меня, не хочу ли я быть его женой. Я был так потрясен! Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять, что это действительно происходит, а затем я сказал ему, что мой ответ, конечно, да.
Итак, теперь он мой жених! Помолвка в тот вечер была первым позитивным днем, который у меня был с тех пор, как все началось.
Как вы надеетесь, люди понимают ситуацию в Украине?
Это было так ужасно, читать новости и думать, где члены семьи. Все мои родственники на востоке Украины, и я боюсь, что с ними может случиться. Как бабушка моего жениха и другие его родственники; они очень близко к российской границе.
Никто не знает, что будет завтра. Это самое худшее. Столько информации, которую нужно усвоить даже за один час. И мы постоянно, всегда читаем новости и надеемся, что с людьми все в порядке.
Мать и дочь, вынужденные бежать из Украины. Мужчин призывного возраста не выпускают из Украины, а это значит, что многие женщины и дети, вынужденные бежать из страны, путешествуют в одиночку.
Фото: Francesco Pistilli/IRC
Ваш брат подросток. Как он приспособился ко всему этому в таком юном возрасте?
Сначала, когда мы уезжали и ехали в Польшу, он думал, что мы едем в отпуск; он сказал, что никогда раньше не был в Польше!
Мой брат теперь учится в местной школе, и он очень счастлив и наслаждается этим. Мы думали, что ему подойдет школа специально для украинских детей-беженцев, но через неделю он сказал нам, что предпочитает польскую школу, в которую он впервые пошел, потому что там у него появились друзья. Он только начал общаться со своими новыми одноклассниками — многие из них были поляками, некоторые из Беларуси или России — и легко заводил друзей.
На что ты надеешься в будущем?
Надеюсь, мы не задержимся здесь надолго. Но сейчас кажется, что мы еще не скоро вернемся. Трудно предсказать. Я не знаю, как долго мы будем здесь.
Я хотел бы жить в другой части Европы со своим женихом, но не всю оставшуюся жизнь. У меня есть мечта вернуться домой и жить в Украине. Я надеюсь, что когда-нибудь у меня будет шанс сделать это с ним.
В Украине мы поддерживаем усилия по эвакуации женщин и детей, оказывая психологическую помощь и доставляя продукты, одеяла, теплую одежду, плиты, деньги и другие предметы первой необходимости семьям перемещенных лиц.
Мать и ребенок, которые были вынуждены бежать из Украины. Большинство уехавших из страны составляют женщины и дети.
Фото: Франческо Пистилли для IRC
IRC также находится в Польше, работая с тремя местными организациями над удовлетворением потребностей семей, перемещенных из Украины, многие из которых находятся в приютах по всей стране.
Работа с партнерами позволяет нам усилить реакцию на кризис людей, которые уже проявляли активность в сообществе и являются экспертами в местном контексте.
- Вместе с Польским Красным Крестом мы предоставляем постельные принадлежности, туалетные принадлежности, психологическую поддержку и другую неотложную помощь людям, прибывающим на пограничные переходы или продолжающим свой путь в Польшу из пунктов переселения.
- Мы работаем с Польским форумом по миграции, чтобы предоставить вновь прибывшим беженцам информацию об их правах и доступной помощи, а также обеспечить личную и дистанционную психологическую поддержку от квалифицированных психологов.
- IRC и Польский центр международной помощи (PCPM) оказывают денежную помощь семьям, проживающим в таких городах, как Люблин, Гданьск, Лодзь и Познань, чтобы они могли покупать продукты питания, лекарства, одежду и другие предметы первой необходимости.
- Мы работаем с партнерами над созданием безопасных пространств для исцеления и обучения в девяти приютах в Варшаве, которые предоставят семьям и, в частности, детям пространство, необходимое им для восстановления после перенесенной травмы.
- С помощью ПКРМ мы находим работу в Польше для украинских учителей и предоставляем денежную помощь для обеспечения их заработной платы. Такой подход означает, что учителя могут работать гибко и преподавать в школах, где знание украинского языка наиболее необходимо.
- Мы работаем, чтобы помочь детям, прибывшим в качестве беженцев, интегрироваться в классы польского языка, предоставляя помощников по культуре и другую поддержку.
- Новый грант от Google.org и команды Google.org Fellowship поможет IRC поддержать Единый для Украины, информационный портал и усилия гражданского общества, которые помогают перемещенным лицам найти доступ к критически важным услугам. Эта инициатива станет частью проекта IRC Signpost, глобальной программы гуманитарных технологий, действующей в 15 странах и помогающей беженцам находить ресурсы для удовлетворения их неотложных потребностей.
Узнайте больше о реагировании IRC на чрезвычайные ситуации в Украине и Польше.
украинских беженцев рассказывают свои истории
Через три недели после российского вторжения в Украину я прибыл в Польшу с намерением стать волонтером, возможно, разливая суп для беженцев или распаковывая коробки с гуманитарной помощью. Вместо этого я начал серию интервью с беженцами в Кракове, втором по величине городе Польши, расположенном всего в нескольких часах езды от украинской границы.
К тому времени, как я приехал, Польша чувствовала себя если не воюющей страной, то уж точно нацией, готовой поддержать войну. Поезда и вокзалы были переполнены эвакуированными, в основном женщинами и детьми. Волонтеры в светящихся жилетах дежурили в пунктах помощи на вокзалах, автовокзалах, в аэропортах и торговых центрах. Синие и желтые флаги были повсюду. Активизировались даже местные лавочники. В одном магазине, который я посетил, на тележке для покупок была размещена табличка: «Пожалуйста, возьмите что-нибудь из сумки, чтобы накормить наших украинских посетителей».
Возникло множество некоммерческих организаций для оказания гуманитарной помощи — транспорта, еды, жилья, лекарств и других предметов первой необходимости. Длинные очереди украинцев ждали у пунктов раздачи помощи в витринах магазинов, подвалах церквей, пустых супермаркетах и гигантском спортивном стадионе региона «Таурон Арена».
Тем временем второй поток посетителей, в основном из Европы и Америки, прибывал с припасами — пальто, свитерами, одеялами, игрушками и подгузниками — для передачи нуждающимся этими некоммерческими организациями.
Пункт назначения, Еврейский общинный центр Кракова, является важным звеном в этой сети помощи. Когда-то посвященный восстановлению еврейской жизни в тени Холокоста, ЕЦК приостановил эту деятельность, когда разразилась война, и организовал службы для украинцев, евреев и неевреев. К тому времени, когда я приехал, центр обслуживал 1000 человек в день.
Сначала у меня возникла идея взять интервью у некоторых из них, чтобы помочь JCC предоставлять более качественные услуги.
Но вскоре я начал задаваться вопросом, могут ли эти разговоры иметь истинную ценность для самих украинцев. Люди, казалось, приветствовали возможность рассказать свои истории, осмыслить то, через что им пришлось пройти, и оценить это в перспективе.
Около 45 взрослых приняли участие в 35 интервью. Самые молодые были студентами университета; самый старший, 86-летний переживший Холокост. Они происходили из всех слоев украинского общества: уборщики и квалифицированные торговцы, а также бухгалтеры, предприниматели, несколько инженеров и университетский профессор. Некоторые жили в местах, где бушевала война. Другие прибыли из городов, практически не затронутых войной. Каждая история была уникальной и рассказывала о болезненном путешествии одного человека. Вместе они составляют коллективный портрет украинского беженца.
Что заставило вас покинуть Украину? — спросил я их. Как вы добрались до границы? Почему Краков? Кто, если вообще кто-нибудь, помог вам сориентироваться в городе? И, пожалуй, самые сложные вопросы для многих беженцев: что ждет впереди? Планируете ли вы вернуться в Украину? Могли бы вы остаться в Польше или думаете отправиться дальше, вглубь Европы или за ее пределы?
Слушать их истории было нелегко.
Боль и потери, которые они пережили, иногда казались непостижимыми. Многие бросили работу. Другие видели, как их дома были разрушены. Некоторые потеряли друзей и членов семьи. Почти все оставили в Украине кого-то, кого любили — мужей, приятелей, братьев, пожилых родителей, взрослых детей. Для всех была тяжесть неопределенного будущего.
Тем не менее, в конце концов, несмотря на всю эту боль, самым сильным впечатлением была сила беженцев — их решимость и стойкость, а также жертвы, на которые они были готовы пойти ради своей страны, своих семей и друзей.
Родители, которые ничего не жалели, чтобы доставить своих детей-инвалидов в безопасное место, инженеры и другие специалисты, готовые работать поварами и уборщиками, чтобы прокормить свои семьи, дети, чья храбрость и оптимизм поддерживали их напуганных родителей: они не были жертвами но бойцы, не менее храбрые, чем бойцы, служившие на поле боя в оставленной ими стране.
Дочь Виктории позвонила рано утром на шестой день войны.
«Сейчас мы уезжаем», — вспоминает 65-летняя Виктория. — Мы подберем вас через несколько минут. Но Виктория и ее муж Виктор не собирались уезжать из Николаева.
«Десять лет мы жили в Израиле, — объясняет она. «Мы привыкли к обстрелам. А мой муж не хотел покидать свой сад. Всю зиму он выращивал рассаду сладкого картофеля, и скоро пришло время посадить ее в землю».
Прошло семь недель, прежде чем супруги наконец покинули Николаев, один из украинских городов, подвергшихся жесточайшим русским наказаниям в первые месяцы войны. Его постоянно обстреливали расстроенные войска, не сумевшие прорваться к Одессе.
Сначала Виктория подумала, что русские, должно быть, целится в военные цели. Затем друг прислал видео людей, выстроившихся в очередь в торговом центре, которые внезапно укрылись, когда поблизости разорвался снаряд. «Они охотились на людей у банкоматов», — все еще недоверчиво вспоминает Виктория.
В многоквартирном доме Виктории не было подвала, поэтому первое время они с мужем укрывались в ванной без окон.
Потом кто-то объяснил, что если в здание попадет снаряд, то фарфор и зеркала разлетятся на тысячу смертоносных осколков; ванная была одним из худших мест, где можно было спрятаться. Вместо этого Виктор и Виктория сгрудились в коридоре, когда завыли сирены воздушной тревоги.
«Ты всегда был начеку, — вспоминает Виктория, — прислушиваясь к свистку самолета и глядя в небо. И ваши уши становятся очень чувствительными — мои немного вибрировали всякий раз, когда приближался самолет».
В конце марта Виктория задумалась, стоит ли ей уходить. Она хотела увидеть свою дочь и внучку, теперь уже в Кракове, и в конце концов уговорила сопротивляющегося мужа совершить поездку.
Но даже в Польше Виктория не могла отвлечься от Николаева, где с тех пор, как она уехала, дела обстояли намного хуже. В начале апреля обстрелы усилились. Большинство друзей и соседей Виктории сбежали. И она не была уверена, стоит ли еще ее многоквартирный дом — не у кого из местных было спросить.
Больше всего ее не дает покоя новостной видеоролик, который она увидела вскоре после прибытия в Польшу.
На ней изображена улица в Николаеве недалеко от ее квартиры, место, которое Виктория хорошо знает. На видео трупы лежат на асфальте, груда тел накрыта листом черного пластика.
«Это всего в пяти минутах от моего дома», — вспоминает Виктория, все еще пытаясь совладать с этим. «Здесь нет ничего стратегического. Даже нацисты не были так сосредоточены на убийстве простых мирных жителей».
«Зачем мне покидать место, которое я знаю и люблю, и уходить в никуда?» Оксана вспоминает, как спрашивала в первые дни войны. Работая инженером национального научно-исследовательского института в губернском городе Павлограде, она пользовалась всеми привилегиями привилегированной профессиональной элиты Украины, воспитывая двоих детей — девочку 9 лет и мальчика 15 лет — в комфорте и безопасности.
Она до сих пор не знает, что передумало. Сообщения в СМИ предупреждали о потенциальных утечках радиации с атомной электростанции в 150 милях от нас. Постоянный грохот проезжающих по городу военных машин начал ее трясти, а у дочери начались проблемы с желудком, которые Оксана связывала с войной.
Какой бы ни была причина, после того как Оксана приняла решение, ей потребовалось менее двух часов, чтобы собраться и выйти за дверь.
Она прибыла на железнодорожную станцию, полную женщин и детей, ожидающих посадки на поезд, любой поезд, который увезет их на запад, подальше от войны. Многие уже ждали день или дольше, и каждый отходящий поезд был окружен бурлящей толпой, отчаянно пытавшейся сесть на него.
Оксане с дочерью удалось сесть в один вагон поезда, но ее сын остался на перроне, а когда Оксана пошла его искать, дочь исчезла в другом направлении, затянутая в поезд настойчивой толпой . Только удача воссоединила семью примерно через десять минут, когда толпа затолкнула Оксану и ее сына обратно в переполненный поезд.
Поездка во Львов заняла 23 часа, в основном из-за того, что поезд отклонялся назад, чтобы избежать российской бомбардировки. Самый страшный момент наступил той ночью. Поезд остановился, и пассажирам приказали выйти. Они стояли в темноте в открытом поле, прислушиваясь к рвущимся поблизости снарядам.
Во Львове ее и ее детей встретило очередное море нахлынувших женщин и детей, и они сели в другой переполненный поезд, на этот раз до польской границы. И именно в этом поезде Оксана сломалась.
«Наконец-то меня осенило, — говорит она. «Я был успешным профессионалом с важной работой. У меня были замечательные друзья. Моих детей ждало светлое будущее. Теперь я был бездомным, ни с чем, в замерзшем поезде, направляющемся в место, где я никого не знал».
Знакомый знал кого-то в деревне недалеко от Кракова, готового приютить Оксану и ее детей в обмен на небольшую государственную субсидию. Оба ребенка поступили в школу. Оксана нашла работу в местном продуктовом магазине и начала строить новую жизнь.
«Я делаю то, что мне нужно, — сказала она, — и меня это устраивает. Тысячи таких женщин, как я, были вынуждены покинуть Украину и теперь должны найти способы прокормить свои семьи. Для меня это не проблема. Это следующий шаг. Посмотрим, что будет позже».
48-летний Валерий вернулся домой в свою квартиру в Буче ранним утром 24 февраля, ожидая выходного после трех ночей дежурства в качестве специалиста по ОВиК.
Вместо этого он наблюдал из окна своей гостиной, как кружили вертолеты и падали бомбы на ближайший аэродром в Гостомеле.
Он обдумывал варианты, и ни один из них не подходил. Но было ясно одно: жену нужно эвакуировать. Частично парализованная и страдающая эпилепсией после перенесенного несколько лет назад инсульта, она не выжила бы в оккупированном городе
. Первым побуждением Валерия было поехать в свой загородный коттедж. Но там, ближе к Белоруссии, дела обстояли еще хуже. Хотя он заколотил окна, в результате бомбардировок в дом попали осколки стекла. Проезжавший танк выстрелил в его машину, а когда Валерий вышел на улицу, чтобы разобраться, в него выстрелил солдат. Он знал, что должен уйти, когда взрыв проделал дыру в крыше, но он понятия не имел, где он мог найти безопасное место.
Он и еще шесть человек втиснулись в чью-то машину и ехали восемь часов, часто под сильным обстрелом. На одну ночь волонтеры принимали Валерия и его жену; другие незнакомцы предложили еду.
На польской границе он бросил машину и пошел пешком, толкая инвалидную коляску жены, а как только они прошли контрольно-пропускные пункты, их окружили волонтеры, которые посадили их в автобус до Кракова.
Он не знал, где искать помощи в Польше, но ЕКЦ нашел его — волонтер заметил женщину-инвалида, спящую на раскладушке в большом переполненном приемном покое. Валерий ухватился за предложение снять номер в частной гостинице. Там была теплая еда, кому можно позвонить, а через несколько дней назначен прием у врача.
Нет ничего проще. Как иностранец, Валерий не знает, чего он не знает, и у него проблемы с мелочами, например, с пополнением тарифного плана мобильного телефона. Его самая большая потребность: если бы у него была сиделка хотя бы на несколько часов в день, он мог бы найти работу техника и начать платить сам за себя.
Спокойный, терпеливый человек с философскими наклонностями, он пытается разобраться в том, что произошло с ним после вторжения. Но он не видит смысла в спекуляциях о будущем.
Leave a Reply