— Родился я в Чите. Правда до первого класса жил с родителями в Могочинском районе. Отец геолог, и мы с мамой, сестрой и братом были при нём. Геология и археология — вещи разные. Хотя, когда оказываешься где-нибудь в экспедиции, местное население не всегда сразу понимает, о чём речь — думают, что геологи приехали. Но там, куда ездим постоянно, хорошо знают, кто мы такие. Скажем, на Шилке у села Усть-Чёрная, где несколько лет каждое лето раскапываем городище древних мохэ. Геологом в детстве я совсем не хотел быть. Слушал разговоры отца с его друзьями-коллегами, думал — как же это не интересно: какие-то глендониты, юра, отложения…, а где таёжные приключения? Хотя однажды, после седьмого класса, даже побывал в геологической экспедиции. Возможно, интерес к геологии как к профессии просто не успел сформироваться. Потому что я довольно рано понял, что мне интересна археология.
Как это — понял?
— Ситуация очень хорошо датируется. Не знаю, как сейчас это происходит, но тогда историю начинали преподавать в 4 классе. Чётко помню, как на одном из первых уроков учительница Клавдия Ивановна Спренгель, рассказала нам о древних людях, которые жили в окрестностях Читы. Фрагмент был такой впечатляющий — описание камланий древних людей перед наскальными рисунками. Потом-то, через несколько лет, я узнал, что за книжка была — «Из глубины веков» Михаила Иосифовича Рижского. Его ещё помнят в Чите, особенно в пединституте. А место, где камлали древние люди — Сухотино, где петроглифы — знаете? Вот на том уроке истории я и понял, что мне это интересно. И когда во Дворце Пионеров через год появилось объявление, что открывается кружок археологический, мы туда с моим одноклассником, другом Петькой Ивановым (теперь хирургом-кардиологом в областной больнице) немедленно записались. Так что, не окажись в руках Клавдии Ивановны той книжки, если бы Михаил Иосифович не написал её так вдохновенно, — с большой вероятностью я бы пошел по стопам отца.
— А когда в первый раз прикоснулись к древностям?
— В 5 классе мы ходили на первую экскурсию на Титовскую сопку, на Сухотино. Но это был, на самом деле, небольшой такой эпизод, детский ещё. Вёл кружок, кстати, младший брат Михаила Васильевича Константинова Александр Васильевич, который сейчас уже доктор наук, а тогда был ещё студентом. А потом на базе Дворца пионеров и пединститута образовали структуру для работы со школьниками — Забайкальскую малую академию наук (ЗМАН). Археологической частью руководил Михаил Васильевич. Кружковой работой занималась замечательная Лариса Викторовна Сёмина.
Вот тогда мы конкретно прикоснулись к древностям, и экскурсия — настоящая уже, тоже была, задуманная Михал-Васильевичем как первое испытание. В кружок записалось человек 60. Представляете? В небольшой кабинет набилась куча пацанов и девчонок, и все хотят быть археологами. Видимо, Михаил Васильевич посмотрел, ужаснулся и понял, что надо срочно выявить самых стойких. Сбор нам назначен был часов на 6 утра возле истфака. Сказано было так: народу много и в общественный транспорт не войдём, поэтому придётся идти пешком. Естественно, пришло человек 30. После похода кружковцев осталось ещё меньше. Археологом же из той компании стал только я.
— Серьёзный отбор…
— Я, думаю, это нормально. Не все ж идут в профессиональные танцоры после танцевального кружка. Не все поголовно становятся шахматистами после шахматного… Хотя надо признать, археологов в нашей стране очень мало. То есть для такой страны как наша эти несколько сот человек — просто смешно. Точных цифр не скажу, но у нас это сообщество по числу очень сильно отстаёт и от Китая, и от Кореи. И это не здОрово. Потому что напрямую связано с охраной археологических памятников. В некоторых странах, правда, ситуации есть хуже, чем у нас. А вот у меня есть друг — тоже читинец. Учился на инязе на китайском отделении, но вот познакомился с читинскими археологами, ездил с ними в экспедиции. Потом уехал с семьёй в Израиль, учился там на археологическом. Но работать по специальности не смог, потому что у них перепроизводство кадров.
Если возвращаться к кружку, конечно, это было очень важно, что помимо довольно интенсивных занятий зимой, мы писали доклады на конференции, выступали вместе со студентами. Летом участвовали в археологических экспедициях. Первый выезд был в 1978 году, после 8 класса, в Толбагу Петровск-Забайкальского района. Там есть очень известный палеолитический памятник. Лет через 15 лет оказался там вновь, и, конечно, это были такие… я бы сказал сентиментальные переживания — столько воспоминаний!
Что было особенно ценным в тех экспедициях — нас никто там за детей не держал. Не было разницы в отношении школьник ты или студент. Сейчас-то я, конечно, понимаю, что разница в археологическим опыте у школьника 8-9-го класса и студента 1 курса небольшая. Это формировало особое отношение к профессии — не как к развлекательной прогулке. Это была работа, которую мы уже пусть немного, но умели делать. Нам давали понять, что от нас зависит общий результат, трудности делились поровну. И это ощущение своей значимости было очень важно. Студенты, особенно те, что были постарше, опекали нас, относились очень по-доброму. Атмосфера была великолепная. Думаю, если бы не было этого в тех экспедициях школьных, не факт, что я пошёл бы в эту науку.
Как «ЗабРаб» и китайская грамота до Новосибирска довели
— Мы все тогда прекрасно понимали, что нет такой специализации в вузах — археология. Нигде, кроме Ленинграда. В археологию шли, как правило, после исторических факультетов. То есть в выпускном классе у меня было совершенно чёткое осознание, адекватное ситуации — если хочу всё-таки заниматься археологией, надо найти на историка в читинский пед. Других вариантов особо не просматривалось. Но случай вмешался, и я поступил в Новосибирске.
— То есть на читинском истфаке студента Алкина не было?
— Не было. В конце 70-х годов в конце зимы по всей стране в районных, областных газетах вузы публиковали объявления о наборе — специальности, условия приёма и так далее. В «Забайкальском рабочем» на последней странице такие объявления тоже были. Мы, конечно, в семье обсуждали вариант, что, может быть, поехать попробовать поступить в Иркутск: отец заканчивал иркутский госуниверситет, родственники были в Иркутске, что тоже немаловажно. Не то, чтоб я туда рвался. Я вообще не очень был уверен, что смогу поступить куда-то помимо педа, да и туда ещё надо было постараться. Волнений на этот счёт было побольше, чем у сегодняшних абитуриентов. С ЕГЭ большинство уверены что всё равно куда-нибудь возьмут. но мама показала мне в «Забрабе» объявление Новосибирского университета: попробуй, говорит! Дело в том, что тогда четыре вуза в стране проводили вступительные экзамены не в августе, а в июле. Чтобы собрать все сливки. Те, кто не поступал в июле, успевали подать документы ещё куда-то. А я для себя решил: если в Новосибирск не поступаю, то ни в какой Иркутск не поеду — остаюсь в Чите. Потому что — прямо скажем — из дома не сильно рвался уезжать.
И ещё была одна проблема, большая проблема. В 4-й школе мы изучали два иностранных языка: со второго класса китайский, с пятого английский. Английский у меня был никакой, а сдавать надо было иностранный язык. Поэтому я так внутренне успокоился, что ничего не получится. Но так, как школа была языковая, то в любом вузе выпускнику 4-й школы должны были обеспечить приём основного иностранного языка. В моём случае — китайского. Из НГУ сообщили, что есть кому этот экзамен принять.
И вот мы небольшой компанией — четверо детей геологов и один из пап в качестве эскорта прилетели в Новосибирск. Конкурс на гуманитарный факультет к моменту первого экзамена был 13 человек на место. Психологически мне было очень легко сдавать экзамены. Знал, что всё равно на каком-то этапе влепят мне «неуд» и — ура! — я вернусь в родную Читу. Первым экзаменом был иностранный язык. Конечно, я понимаю, что китайский мой был далёк… от китайского (смеётся), но я был один, кто его сдавал. На меня смотрели, как на обезьянку из Читы, говорящую на китайском. Поэтому поставили «четвёрку», и это, по существу, решило мою судьбу.
— Вы стали археологом?
— Я стал школьным учителем истории со знанием иностранного языка! Специальности археологии в университете не было. Получив диплом историка, поступил в аспирантуру в новосибирский же институт археологии и этнографии, правда, не доучился – призвали в армию, служил в Борзе – почти дома. А отделение археологии появилось всего несколько лет назад. К сожалению, никто из Забайкалья туда ещё ни разу не поступал. По крайней мере, ни одного студента-забайкальца у нас нет. Но думаю, что ещё будут.
— А может, дело в том, что кружков, в какие ходили когда-то вы, не стало?
— Да, это проблема. При том не только читинская. Школьная археология сошла на нет уже давно. Школы юных кого-то редко где сохранились. Кружки археологические, как правило, заточены лишь на пару летних недель в экспедиции. Работа в году не ведётся. Это не то, что было в ЗМАН. Нам читали лекции, учили писать доклады и рисовать археологический материал, делать какой-то минимальный анализ. Мы читали книжки. Мы артефакты каменные — как они выглядят — к моменту выезда в Толбагу знали лучше студентов. А сейчас приезжают на третьем курсе — нуклеус от отщепа отличить не могут.
— Простите?…
— (смеётся) В общем хочу сказать, что у нас была очень хорошая подготовка.
— Не пробовали сейчас при университете кружок создать. Или с современными детьми это не работает?
— Не работает. Во-первых, всё-таки то, что было 30 лет назад, и тот, что сейчас (имею ввиду в плане занятости школьников) — большие отличия есть. Расскажите мне про современный Дворец пионеров в Чите — что там осталось? Я одновременно ходил туда в археологический кружок и на бальные танцы. Тогда у нас был этот выбор — фотокружок был, биологи юные занимались, математики… Была настоящая академия наук. Могу ошибаться, но сегодня в большинстве таких учреждений кружковая работа сведена к досуговой деятельности и очень мало осталось того, что связано с науками. Правда, для занятий наукой у детей появились другие возможности. Но проблема в том, что профориентация школьников, несмотря на все громкие заявления, практически отсутствует. Я преподаю в университете, я вижу, что люди приходят учиться, к сожалению, абсолютно не мотивированные. Моя коллега, которая читает введение в специальность, проводит опрос. Такие простые вопросики: почему ты поступил на археологию, что такое археология… Я ей говорю: Оля, может, тебе не проводить уже эти опросы, чтоб не расстраиваться?
— Но всё равно же есть, наверное, приятные открытия в студентах?
— Конечно! Набор на археологическую специализацию в НГУ небольшой — порядка 10 человек ежегодно. Выпусков было несколько. Всех волнует вопрос будущего трудоустройства. Он не просто решается. Не знаю ни одного нашего выпускника, который был бы способен и хотел бы заниматься археологией, но не смог найти место для приложения своих сил и знаний. Но нужно признать, что пока они, в основном, продолжают обучение в магистратурах и аспирантурах, одновременно работая в наших экспедициях. Рынок труда, к сожалению, ограничен, что будет после окончания аспирантуры – сказать сложно. Вот я призываю читинцев к нам учиться, но не знаю, что ответить им на вопрос: будет ли возможность вернуться на родину для работы?
Конечно, не все идут в археологию из этих 10 человек. Кто-то, ещё во время учёбы, уходит, понимая, что это не его. На ранних курсах можно перевестись на историю — никто не будет препятствовать, если видят, что человек совершил ошибку из-за того, что просто не знал, поступая, что такое археология, и ему негде был узнать. Даже фамилия Шлиман многим нашим абитуриентам ничего не говорит.
— Шлиман… Не все нынешние старшеклассники в Чите знают, кто были декабристы. Приходят в музей и пожимают плечами.
— Ну, раз пришли в музей — значит, хотят узнать, что уже радует. Кстати, в Чите возможности узнать что-то об истории края гораздо больше, чем даже в Новосибирске. Этот город очень молод. А у нас века истории. В Чите очень хороший краеведческий музей, и культура эта — музейная — не утеряна. Мы школьниками ходили туда не только потому, что учителя за ручку водили на экскурсии. И сами ходили! Мне была интересна археология, подолгу проводил время в отделе природы. Понятно, что интересы у всех были разные, но такого, чтоб не знали знаковых исторических событий отечественной истории, конечно, не было. В Чите, и особенно в середине 70-х в связи с юбилеем был настоящий культ декабризма. Мы-то знали их пофамильно. По крайней мере, в нашей школе.
Что было очень важно тогда, когда не было, в общем, такого регионального компонента — не знаю, по велению ли души, или в программах это всё-таки было — но Клавдия Ивановна преподавала нам историю России, Советского Союза так, что место Забайкалья всегда чётко определялось. История Забайкалья совершенно не терялась на фоне истории всей страны. И то, что делалось в школе — и учителями, и музейными работниками — было очень важно. Помню, как в первые годы в Новосибирске нас было очень много иногородних — из Казахстана, с Дальнего Востока. И у меня никогда не было никаких комплексов, что я из Читы. Я — из Читы!
Бываю в краеведческом в Чите не раз и не два в год, и очень нравится, что много молодёжи, что родители детей водят. Тянет, значит… И правильно: музей очень неплохой, я бы сказал — один из лучших в Сибири. Богатейшие фонды, с полной отдачей работающий коллектив. И не стоит на месте, развивается.
— Значит, Вы частый гость в Чите?
— В году бываю, по меньшей мере, дважды — когда еду в экспедицию и, когда из неё возвращаюсь. У нас большой институт. Пара десятков, сейчас даже больше, экспедиционных отрядов. И каждое лето мы выезжаем в разные уголки Сибири, Дальнего Востока, на Кавказ и за границу — Монголия, Вьетнам, Черногория, республики Средней Азии. Я много лет работал в Амурской области. А со середины 90-х годов подключился и к экспедиционной программе Центра по сохранению историко-культурного наследия. Это были запоминающиеся и очень продуктивные в научном плане разведки в западных районах области. Создал Центр Виктор Кириллович Колосов — нынешний директор краеведческого музея. Кстати, он один из тех старших студентов, которые опекали школьников в Толбаге. Очень благодарен ему за годы дружбы и сотрудничества. В 2004 году начались совместные экспедиции нашего института и Читинского областного краеведческого музея (теперь ЗККМ). Были разведки по юго-восточному Забайкалью. С 2007 года мы каждое лето проводим стационарные исследования на Шилке. Об этом можно почитать на сайте краеведческого музея. Есть один академический проект, в рамках которого в ближайшие два года мы вместе подготовим к публикации монографию по раскопкам на Шилке. Так что, когда приезжаю в Читу, первое, куда иду — музей!
Почему студент с лопатой в археологии на вес золота
— Местных археологов волнует судьба археологических памятников, например, на Сохатино.
— Охранять и сохранять историко-культурное наследие в нашей стране трудно. Несовершенна законодательная база на этот счёт, а наличие закона, к сожалению, не означает его исполнения. Вот сейчас намечаются подвижки — готовится новое в законодательстве: надеюсь, что будет чётко прописано отношение к тем, кого мы называем «чёрными археологами». Ожидаются поправки в уголовный и административный кодексы с ужесточением наказаний за разрушение археологических памятников, незаконный оборот археологических предметов. По закону охраной памятников должны заниматься и правоохранительные органы. Но пока нашей полиции не до этого. Есть примеры успешного взаимодействия полиции и археологов, но это пока, скорее, исключение, чем правило.
Вот последние два сезона местные жители в Куларках и Усть-Чёрной рассказывают о появлении людей на джипах, которые прибывают чуть ли не из Калиниграда, проходя «чёсом» по всей стране до Дальнего Востока. Увы, и на наших памятниках мы уже видим подкопы, а это разрушение культурного слоя. Известно, что и в Чите, и в Могоче есть «копатели» и «кладоискатели», а попросту говоря грабители, потому что они с охотясь за древними предметами (даже, если это не часть бизнес-плана, а хобби), вольно или невольно разрушают археологический памятник. Совершая тем самым преступление перед законом, перед предками и потомками. Где, спросите, полиция? Что касается района наших работ, то ближайший милиционер — аж в Сретенске… Уверен, что в России нужна специальная полиция по охране памятников культуры. Как это есть в некоторых европейских странах.
Сухотино, Титовская сопка — вот куда надо первым делом вести гостей Читы, и не только археологов, кстати. Но что мы видим на месте древних памятников в Сухотино? И там вандалы постарались. История длится не первое десятилетие. Предписание прокуратуры министерство культуры до сих пор выполнить не может – недавно читал в новостях. Объективные причины всегда находятся. Предвижу, что в комментариях начнётся что-нибудь вроде «а что там охранять-то». На самом деле, тот котлован, что там огорожен, охранять уже бесполезно, но культурный-то слой на участке, который пока не разрушен, сохранился. Безобразие там давно надо было прекратить. Сколько боролись местные археологи, и мы тут, в Новосибирске, письма подписывали в поддержку. Но такое отношение власти к археологии и культуре в целом. Когда я говорю, что не только в Чите так происходит, это, конечно, никак не оправдывает читинские власти. Но не будем забывать, что власть тоже не всё может сделать. Не выставлять же пост полиции на каждом объекте, чтобы вандалы не добрались…
Понимаем, что присутствие археологов в самых отдалённых уголках края — это ещё и вклад в археологическое просвещение населения. А сколько отрядов в сезон работает? Цифру называть – только позориться. Для огромного края она крайне мала. Интерес же населения к нашей работе всегда есть. Люди видят, что мы с уважением относимся к истории их родных мест. Для сельского жителя, кстати, особо важно видеть, что мы не прохлаждаемся на бережку. Наблюдают за нашей работой. И довольно быстро люди начинают понимать, что труд археолога труден, тяжёл физически, далёк от фильмов про Индиану Джонса. Первоначальное недоверие уходит. А вы знаете, что уважение селянина дорогого стоит. Не знаю, что бы я, как начальник археологического отряда, делал без помощи местной администрации и наших друзей в Усть-Чёрной, Куларках и Усть-Карске в тех экстремальных, да и просто житейских ситуациях, которые за лето случаются не один и не два раза. Всегда вспоминаю о каждом с благодарностью.
— Местных археологов волнует судьба археологических памятников, например, на Сохатино.
— Охранять и сохранять историко-культурное наследие в нашей стране трудно. Несовершенна законодательная база на этот счёт, а наличие закона, к сожалению, не означает его исполнения. Вот сейчас намечаются подвижки — готовится новое в законодательстве: надеюсь, что будет чётко прописано отношение к тем, кого мы называем «чёрными археологами». Ожидаются поправки в уголовный и административный кодексы с ужесточением наказаний за разрушение археологических памятников, незаконный оборот археологических предметов. По закону охраной памятников должны заниматься и правоохранительные органы. Но пока нашей полиции не до этого. Есть примеры успешного взаимодействия полиции и археологов, но это пока, скорее, исключение, чем правило.
Вот последние два сезона местные жители в Куларках и Усть-Чёрной рассказывают о появлении людей на джипах, которые прибывают чуть ли не из Калиниграда, проходя «чёсом» по всей стране до Дальнего Востока. Увы, и на наших памятниках мы уже видим подкопы, а это разрушение культурного слоя. Известно, что и в Чите, и в Могоче есть «копатели» и «кладоискатели», а попросту говоря грабители, потому что они с охотясь за древними предметами (даже, если это не часть бизнес-плана, а хобби), вольно или невольно разрушают археологический памятник. Совершая тем самым преступление перед законом, перед предками и потомками. Где, спросите, полиция? Что касается района наших работ, то ближайший милиционер — аж в Сретенске… Уверен, что в России нужна специальная полиция по охране памятников культуры. Как это есть в некоторых европейских странах.
Сухотино, Титовская сопка — вот куда надо первым делом вести гостей Читы, и не только археологов, кстати. Но что мы видим на месте древних памятников в Сухотино? И там вандалы постарались. История длится не первое десятилетие. Предписание прокуратуры министерство культуры до сих пор выполнить не может – недавно читал в новостях. Объективные причины всегда находятся. Предвижу, что в комментариях начнётся что-нибудь вроде «а что там охранять-то». На самом деле, тот котлован, что там огорожен, охранять уже бесполезно, но культурный-то слой на участке, который пока не разрушен, сохранился. Безобразие там давно надо было прекратить. Сколько боролись местные археологи, и мы тут, в Новосибирске, письма подписывали в поддержку. Но такое отношение власти к археологии и культуре в целом. Когда я говорю, что не только в Чите так происходит, это, конечно, никак не оправдывает читинские власти. Но не будем забывать, что власть тоже не всё может сделать. Не выставлять же пост полиции на каждом объекте, чтобы вандалы не добрались…
Понимаем, что присутствие археологов в самых отдалённых уголках края — это ещё и вклад в археологическое просвещение населения. А сколько отрядов в сезон работает? Цифру называть – только позориться. Для огромного края она крайне мала. Интерес же населения к нашей работе всегда есть. Люди видят, что мы с уважением относимся к истории их родных мест. Для сельского жителя, кстати, особо важно видеть, что мы не прохлаждаемся на бережку. Наблюдают за нашей работой. И довольно быстро люди начинают понимать, что труд археолога труден, тяжёл физически, далёк от фильмов про Индиану Джонса. Первоначальное недоверие уходит. А вы знаете, что уважение селянина дорогого стоит. Не знаю, что бы я, как начальник археологического отряда, делал без помощи местной администрации и наших друзей в Усть-Чёрной, Куларках и Усть-Карске в тех экстремальных, да и просто житейских ситуациях, которые за лето случаются не один и не два раза. Всегда вспоминаю о каждом с благодарностью.
— Может, надо больше рассказывать об археологических памятниках – доступно, ярко, чтоб запоминалось, чтоб знали и гордились, тогда и бережливее станут?
— Надо. Но кто ищет, тот находит. В этой связи меня очень порадовали студенты читинского железнодорожного техникума. Последние два года они участвуют в нашей экспедиции на Шилке в Усть-Чёрной. Железнодорожный техникум и археология — казалось бы, общее что? Сами со своим преподавателем Романом Смоляковым вышли на краеведческий музей. Не сразу (каюсь, были сомнения), но согласились взять их с собой. Ни минуты не пожалел. Команда отличная, ребята интересные. Дело в том, что археология в стране всегда делалась и делается руками студентов. Археологов-то профессиональных мало. А ведь это большой… объём земляных работ, прежде всего. Помню, как в Толбаге, мы – пацаны-восьмиклассники – передвигали отвалы. Иногда сейчас на студентов ругаюсь, потому что мне кажется, они и лопату не так держат, да и землю не туда и не так кидают. Скорее всего, это такое старческое брюзжание… Да и отвалы у меня поменьше, чем у Константинова (смеётся)!
По забайкальской экспедиции ситуация достаточно сложная – я не могу привезти много студентов из Новосибирска. В основном, это практиканты. Человек 10 — 15. Хорошо, хоть столько, потому что привезти людей — финансовая составляющая довольно большая. Спасибо ректорату НГУ – помогают. Но всё равно нередко стоит вопрос найти рабочие руки на месте. Несколько сезонов в наших работах принимали участие школьники из Сретенского и Шелопугинского районов. Есть в Кокуе такой организатор – на руководстве кокуйского музея – Вологдин Евгений Васильевич. Он был зачинщик всего этого дела — собирал детей не только с Кокуя и Сретенска, но и с маленьких деревень. В Шелопугинском районе этой работой занимался Александр Иванович Рыдченко. Помощь оказали большую. Но привозят-то, в основном, маленьких, а лопату сподручнее держать крепкому подростку. Потому что, повторяю, это очень тяжёлый труд. Не говоря уже о том, что есть нормы законов о привлечении к труду малолетних (смеётся). У нас, как бы… неромантично это не звучало, производственный процесс. Сами знаете, какая погода в Забайкалье в июле-августе. График выдерживать не получается, авралы бывают, без выходных…
Заметили, кстати у нас за время разговора ещё ни разу слово «романтика» не прозвучала? Большое спасибо, что вы вопрос про неё не задали (смеётся). Был как-то забавный случай по поводу «археологической романтики». В позапрошлом году аккурат перед Днём археолога сретенские пограничники привезли к нам в лагерь корреспондента. У него отличная была задумка – сделать сюжет о том, как археологи живут в лагере, чем занимаются. И неплохой материал получился. А когда поднялись на место раскопок (а это довольно высокая гора, был постановочный кадр – все изображали работу, а на этом благостном фоне трудовой дисциплины я давал интервью. И тут без всякой «подводки» корреспондент говорит: «А вот романтика есть в вашей профессии?» Студенты мои потом укатывались: «Когда он эту фразу произнёс, у вас так лицо изменилось!» (смеётся).
— Поняла — нет романтики в археологии.
— Какая романтика? Вот представьте, я восьмиклассником был. С поездом утром приехали, шли с рюкзаками по росистой траве неутоптанной минут сорок. Приходим – меня тут же определяют дежурить, дрова колоть, воду таскать.
— Ещё хорошо, что ваши первые шаги не по асфальту были – всё-таки до семи лет в деревне рос…
— Даже не о том сейчас речь. Когда ты с этими кровавыми мозолями на руках… Когда начинается дождь, который идёт неделю. Когда забываешь вообще, а майка какого цвета была, потому что пока дождь не закончится – ни постирать, ни высушить, в чём есть, в том и спишь и ходишь… Сейчас-то, конечно, никакой этой романтики нет: баня, электричество, воду насос качает, стыдно сказать – стиральная машина стоит на берегу (сломалась наконец-то в прошлом году – тайная моя радость).
Конечно, экспедиция – это то, без чего жизнь свою представить не могу. Потому что это… Не знаю, может, просто какое-то другое слово должно быть вместо «романтика». Это вот как у нас всегда скептически относились и относятся в археологических экспедициях к таким, знаете, бодрым туристским песням. У костра. Потому что вот как-то оно после тонны-другой перекиданной глины уже не поётся. Нет, мы любим попеть, но всё-таки… Туризм – это отпуск, а мы на работе.
В археологии есть масса очень классных моментов. Прежде всего, они связаны с открытием нового. Находки – это не то, что вы начали копать, и они прут эти находки, и одно за другим каменные топоры и наконечники стрел, и всё красивое, мирового уровня и – самое главное — ценности неописуемой. На самом деле всё не так. Вот как мы работаем на Шилке? Раскапываем жилища. Древние, средневековые постройки. Большая часть археологических находок обнаруживается на полу. Для того, чтобы добраться до него, при нормальном раскладе, со всеми сложностями погодных условий, уходит три-четыре недели. У меня некоторые студенты не успевают увидеть эти находки – им уже пора ехать домой или в другой отряд. Не говоря уже о школьниках, которые обычно приезжают на две-три недели. И приходится проявлять изобретательность, чтобы какую-то… романтику им добавить. Например, под дождем сходить за 7 километров посмотреть ещё одно городище. Но оно того стоит.
— Да-да, расскажите про знаменитые посвящения в археологов!
— У всех свои экспедиционные традиции на этот счёт. В идеале – посвящение проходит в День археолога 15 августа, но чаще – в последние дни, перед отъездом. Или когда энтузиазм молодёжи даёт заметную трещину и надо срочно её зацементировать! Тут уж кто во что горазд. Полоса препятствий к вершине горы – сквозь тернии и грязь к звёздам. Или коленопреклонение перед артефактом, торжественные речи, кто-то суд показательный устраивает над нерадивыми юными археологами (радивых, конечно, не находится, так что наказания за прегрешения – обязательная часть археологической инициации), целование непременное лопаты – целый ритуал. Наши сценарии раскрывать не буду.
Ещё очень интересно в экспедиции, когда по плану предстоит разведка новых памятников. То, что мы называем археологической разведкой. Это сродни военной операции. Без профессиональных знаний успеха не добиться. Помимо чёткого плана и удача должна быть. В то же время, разведка — это хорошая возможность показать тому же студенту, школьнику, что идя по склону сопки или по берегу реки, обследуя выдува и овраги, можно найти нечто действительно интересное.
— И не надо для этого перерывать весь берег реки?
— Нет, разведка – это сбор подъёмного материала. Очень помогает поддерживать и формировать интерес у юных археологов. Ведь одно дело – видеть вещи под стеклом в музее. Другое – самому найти, поднять. Вы бы видели, как они радуются самому последнему отщепу!… Наверное, я уже забыл, что это за чувство. Но когда ты понимаешь, что берёшь в руки вещь, которую человек сделал не сто лет назад (хотя для кого-то и сто лет назад – уже интересно), а тысячелетия… Если летоощущение древности в твоих руках тебе не безразлично — это восторг. И этот восторг на лицах детей читается. Видишь это и понимаешь: что-то ты уже очерствел здесь, Сергей Владимирович — вот же она – романтика-то!
— Надо. Но кто ищет, тот находит. В этой связи меня очень порадовали студенты читинского железнодорожного техникума. Последние два года они участвуют в нашей экспедиции на Шилке в Усть-Чёрной. Железнодорожный техникум и археология — казалось бы, общее что? Сами со своим преподавателем Романом Смоляковым вышли на краеведческий музей. Не сразу (каюсь, были сомнения), но согласились взять их с собой. Ни минуты не пожалел. Команда отличная, ребята интересные. Дело в том, что археология в стране всегда делалась и делается руками студентов. Археологов-то профессиональных мало. А ведь это большой… объём земляных работ, прежде всего. Помню, как в Толбаге, мы – пацаны-восьмиклассники – передвигали отвалы. Иногда сейчас на студентов ругаюсь, потому что мне кажется, они и лопату не так держат, да и землю не туда и не так кидают. Скорее всего, это такое старческое брюзжание… Да и отвалы у меня поменьше, чем у Константинова (смеётся)!
По забайкальской экспедиции ситуация достаточно сложная – я не могу привезти много студентов из Новосибирска. В основном, это практиканты. Человек 10 — 15. Хорошо, хоть столько, потому что привезти людей — финансовая составляющая довольно большая. Спасибо ректорату НГУ – помогают. Но всё равно нередко стоит вопрос найти рабочие руки на месте. Несколько сезонов в наших работах принимали участие школьники из Сретенского и Шелопугинского районов. Есть в Кокуе такой организатор – на руководстве кокуйского музея – Вологдин Евгений Васильевич. Он был зачинщик всего этого дела — собирал детей не только с Кокуя и Сретенска, но и с маленьких деревень. В Шелопугинском районе этой работой занимался Александр Иванович Рыдченко. Помощь оказали большую. Но привозят-то, в основном, маленьких, а лопату сподручнее держать крепкому подростку. Потому что, повторяю, это очень тяжёлый труд. Не говоря уже о том, что есть нормы законов о привлечении к труду малолетних (смеётся). У нас, как бы… неромантично это не звучало, производственный процесс. Сами знаете, какая погода в Забайкалье в июле-августе. График выдерживать не получается, авралы бывают, без выходных…
Заметили, кстати у нас за время разговора ещё ни разу слово «романтика» не прозвучала? Большое спасибо, что вы вопрос про неё не задали (смеётся). Был как-то забавный случай по поводу «археологической романтики». В позапрошлом году аккурат перед Днём археолога сретенские пограничники привезли к нам в лагерь корреспондента. У него отличная была задумка – сделать сюжет о том, как археологи живут в лагере, чем занимаются. И неплохой материал получился. А когда поднялись на место раскопок (а это довольно высокая гора, был постановочный кадр – все изображали работу, а на этом благостном фоне трудовой дисциплины я давал интервью. И тут без всякой «подводки» корреспондент говорит: «А вот романтика есть в вашей профессии?» Студенты мои потом укатывались: «Когда он эту фразу произнёс, у вас так лицо изменилось!» (смеётся).
— Поняла — нет романтики в археологии.
— Какая романтика? Вот представьте, я восьмиклассником был. С поездом утром приехали, шли с рюкзаками по росистой траве неутоптанной минут сорок. Приходим – меня тут же определяют дежурить, дрова колоть, воду таскать.
— Ещё хорошо, что ваши первые шаги не по асфальту были – всё-таки до семи лет в деревне рос…
— Даже не о том сейчас речь. Когда ты с этими кровавыми мозолями на руках… Когда начинается дождь, который идёт неделю. Когда забываешь вообще, а майка какого цвета была, потому что пока дождь не закончится – ни постирать, ни высушить, в чём есть, в том и спишь и ходишь… Сейчас-то, конечно, никакой этой романтики нет: баня, электричество, воду насос качает, стыдно сказать – стиральная машина стоит на берегу (сломалась наконец-то в прошлом году – тайная моя радость).
Конечно, экспедиция – это то, без чего жизнь свою представить не могу. Потому что это… Не знаю, может, просто какое-то другое слово должно быть вместо «романтика». Это вот как у нас всегда скептически относились и относятся в археологических экспедициях к таким, знаете, бодрым туристским песням. У костра. Потому что вот как-то оно после тонны-другой перекиданной глины уже не поётся. Нет, мы любим попеть, но всё-таки… Туризм – это отпуск, а мы на работе.
В археологии есть масса очень классных моментов. Прежде всего, они связаны с открытием нового. Находки – это не то, что вы начали копать, и они прут эти находки, и одно за другим каменные топоры и наконечники стрел, и всё красивое, мирового уровня и – самое главное — ценности неописуемой. На самом деле всё не так. Вот как мы работаем на Шилке? Раскапываем жилища. Древние, средневековые постройки. Большая часть археологических находок обнаруживается на полу. Для того, чтобы добраться до него, при нормальном раскладе, со всеми сложностями погодных условий, уходит три-четыре недели. У меня некоторые студенты не успевают увидеть эти находки – им уже пора ехать домой или в другой отряд. Не говоря уже о школьниках, которые обычно приезжают на две-три недели. И приходится проявлять изобретательность, чтобы какую-то… романтику им добавить. Например, под дождем сходить за 7 километров посмотреть ещё одно городище. Но оно того стоит.
— Да-да, расскажите про знаменитые посвящения в археологов!
— У всех свои экспедиционные традиции на этот счёт. В идеале – посвящение проходит в День археолога 15 августа, но чаще – в последние дни, перед отъездом. Или когда энтузиазм молодёжи даёт заметную трещину и надо срочно её зацементировать! Тут уж кто во что горазд. Полоса препятствий к вершине горы – сквозь тернии и грязь к звёздам. Или коленопреклонение перед артефактом, торжественные речи, кто-то суд показательный устраивает над нерадивыми юными археологами (радивых, конечно, не находится, так что наказания за прегрешения – обязательная часть археологической инициации), целование непременное лопаты – целый ритуал. Наши сценарии раскрывать не буду.
Ещё очень интересно в экспедиции, когда по плану предстоит разведка новых памятников. То, что мы называем археологической разведкой. Это сродни военной операции. Без профессиональных знаний успеха не добиться. Помимо чёткого плана и удача должна быть. В то же время, разведка — это хорошая возможность показать тому же студенту, школьнику, что идя по склону сопки или по берегу реки, обследуя выдува и овраги, можно найти нечто действительно интересное.
— И не надо для этого перерывать весь берег реки?
— Нет, разведка – это сбор подъёмного материала. Очень помогает поддерживать и формировать интерес у юных археологов. Ведь одно дело – видеть вещи под стеклом в музее. Другое – самому найти, поднять. Вы бы видели, как они радуются самому последнему отщепу!… Наверное, я уже забыл, что это за чувство. Но когда ты понимаешь, что берёшь в руки вещь, которую человек сделал не сто лет назад (хотя для кого-то и сто лет назад – уже интересно), а тысячелетия… Если летоощущение древности в твоих руках тебе не безразлично — это восторг. И этот восторг на лицах детей читается. Видишь это и понимаешь: что-то ты уже очерствел здесь, Сергей Владимирович — вот же она – романтика-то!
Как через тысячу лет наши с вами жилища изучать будут
— Как думаете: будут через тысячу лет археологи и что они будут искать? Неужели им придётся копаться в руинах наших хрущёвок и находить в «жилищах» истлевшие мониторы, упаковки от чипсов, мусорные контейнеры… Кажется, что тот пласт средневековый, который поднимаете сейчас вы, — самое интересное.
— Археология будет. Однако мне кажется всё-таки, что и археологи будущих времён будут стремиться, прежде всего, заниматься изучением дописьменных эпох. Фронт работы для них не уменьшится. Потому что мы физически не сможем найти и раскопать всё. На нашем шилкинском городище около ста землянок. В год мы раскапываем одну-две-три. На сколько лет нам хватит? Да и не стремимся мы раскапывать всё. Археолог находит памятник, раскапывает, изучает напластования культурных слоёв, пакует коллекцию, которая затем попадает в государственный музейный фонд. То есть, раскопай всё, от памятника не остаётся ничего. Поэтому порядка 30 процентов площади памятника археолог должен оставить нетронутыми с учётом того, что методы археологического анализа сегодня ещё несовершенны. То, что мы сегодня со своими знаниями, со своими приборами можем не понять, не заметить, те самые наши коллеги из будущего изучат лучше. И, может быть, смогут ответить на вопросы, на которые мы пока ответить не в силах. Так что, им тоже будет чем заняться, если мы сохраним то, что имеем.
Есть, конечно, такое направление, как музеефикация археологических памятников – когда после раскопок того же кургана, его можно реконструировать и сделать музейную экспозицию, экскурсии водить и так далее. В нашей стране это направление имеется, но в зачаточном состоянии. И, к сожалению, не в Забайкалье. Я бы с удовольствием музеефицировал городища на Шилке, но это 600 километров от Читы, это место, куда не всегда можно добраться. Туристы туда ездить не будут. Про средства на это я даже не буду говорить. Поэтому чувства, которые испытываю при посещении музеев на месте археологических раскопок в Корее и Китае, сложные.
— Вы работали с археологами из других стран. Как выглядит отечественная археология в плане технического оснащения на чужеземном фоне?
— У меня были совместные исследования с китайскими и корейскими коллегами в Амурской области. Кстати говоря, тогда это был первый случай работы китайских археологов на территории России. Есть какие-то различия в методических подходах, в подходах при анализе. Что касается технического оснащения, то, по крайней мере, у сотрудников нашего института есть всё необходимое. И даже больше, чем мы можем освоить. Потому что некоторые приборы требуют специального обучения. Вот который год не могу найти в отряд тахеометриста.
— Но студенты с лопатами всё равно требуются?
— (смеётся) Без лопаты в археологии никуда. Но вот качество лопат, совков, которые покупаю в Чите, меня не всегда устраивает. Стараюсь, чтобы студенты работали качественным инструментом. А лучшие мастерки для археологических работ делаются в Штатах. Мы всеми правдами и неправдами эти мастерки добываем. Китайские и отечественного производства совки, мастерки гнутся, ломаются. Не та сталь. По остальному оборудованию, многое приобретаем в Чите. Есть и любимые места – «Клёвый» и «Вавилон».
Как в Новосибирске будущих академиков растят
— Видно, что Чита держит вас крепко. Не жалеете, что уехали в Новосибирск?
– Академгородок новосибирский — уникальное место. Здесь самый мощный в стране институт археологии, НГУ – университет, прочно связанный с Сибирским отделением Академии наук. Студенты (не только археологи, но и других специальностей) с третьего курса уже работают в институтах, проходят практику. Многие остаются работать там и после окончания учебы. Сцепка между образованием и наукой – это то, чем всегда отличалась новосибирская ситуация. В том числе и в области археологии. В этом смысле мне, конечно, повезло, что оказался именно здесь.
Специально таким вопросом, как бы могла сложиться моя жизнь, останься я в Чите, не задавался. Для начала — закончил бы истфак… Вуз достойный. Но не уверен, что стал бы археологом. Академической базы археологической в Чите нет до сих пор. Удивительно, но когда в 1990-х — начале 2000-х годов практически во всех сибирских областных центрах были созданы археологические лаборатории, организационно связанные с академическим институтом в Новосибирске, Чита – это, по-моему, единственный город, где такой структуры создано не было. Почему? Вопрос не ко мне. Могла бы такая структура содействовать развитию археологического изучения края? Безусловно. Не одним поколением читинских, забайкальских археологов была заложена основательная база изучения древнейшей истории края. С результатами любой может познакомиться в уникальном археологическом томе «Энциклопедии Забайкалья». Ничего подобного в стране не издавалось.
Узок сегодня круг профессиональных археологов в Чите. Остаётся проблема подготовки кадров. Варианты решения есть. В том числе, это магистратура и аспирантура на отделении археологии в НГУ или в ИАЭТ СО РАН, в других археологических центрах. Критично другое – нарушен нормальный процесс смены поколений. Нужен какой-то рывок. Какой – не знаю. Может быть, стоит присмотреться к опыту соседних территорий. На одном энтузиазме молодых ребят из археологического кружка в университете, прорыва не достичь. Требуется изменение отношения к делу изучения и охраны памятников Забайкалья. Касается это и общества и руководства края.
— А сейчас, после слияния вузов, гуманитарная составляющая образования, наверное, вовсе отойдёт на второй план…
— Я всё-таки смотрю в будущее с оптимизмом. Потому что если все пессимистичные сценарии оправдаются – а глядя, на реформы высшего образования оптимистом оставаться всё трудней — то надо уезжать на Шилку, строить там домик и жить в ожидании лучших времён. Но так они точно не настанут.
И всё-таки, Сергей Владимирович, что же это за небесные змеи на зеркале из Ганьсу в вашей статье?
— Об этом в следующий раз. После окончания трудового дня на раскопе, возле баньки на берегу Шилки и с кружкой ароматного чая…
Светлана Завьялова
01 марта 2013
— Как думаете: будут через тысячу лет археологи и что они будут искать? Неужели им придётся копаться в руинах наших хрущёвок и находить в «жилищах» истлевшие мониторы, упаковки от чипсов, мусорные контейнеры… Кажется, что тот пласт средневековый, который поднимаете сейчас вы, — самое интересное.
— Археология будет. Однако мне кажется всё-таки, что и археологи будущих времён будут стремиться, прежде всего, заниматься изучением дописьменных эпох. Фронт работы для них не уменьшится. Потому что мы физически не сможем найти и раскопать всё. На нашем шилкинском городище около ста землянок. В год мы раскапываем одну-две-три. На сколько лет нам хватит? Да и не стремимся мы раскапывать всё. Археолог находит памятник, раскапывает, изучает напластования культурных слоёв, пакует коллекцию, которая затем попадает в государственный музейный фонд. То есть, раскопай всё, от памятника не остаётся ничего. Поэтому порядка 30 процентов площади памятника археолог должен оставить нетронутыми с учётом того, что методы археологического анализа сегодня ещё несовершенны. То, что мы сегодня со своими знаниями, со своими приборами можем не понять, не заметить, те самые наши коллеги из будущего изучат лучше. И, может быть, смогут ответить на вопросы, на которые мы пока ответить не в силах. Так что, им тоже будет чем заняться, если мы сохраним то, что имеем.
Есть, конечно, такое направление, как музеефикация археологических памятников – когда после раскопок того же кургана, его можно реконструировать и сделать музейную экспозицию, экскурсии водить и так далее. В нашей стране это направление имеется, но в зачаточном состоянии. И, к сожалению, не в Забайкалье. Я бы с удовольствием музеефицировал городища на Шилке, но это 600 километров от Читы, это место, куда не всегда можно добраться. Туристы туда ездить не будут. Про средства на это я даже не буду говорить. Поэтому чувства, которые испытываю при посещении музеев на месте археологических раскопок в Корее и Китае, сложные.
— Вы работали с археологами из других стран. Как выглядит отечественная археология в плане технического оснащения на чужеземном фоне?
— У меня были совместные исследования с китайскими и корейскими коллегами в Амурской области. Кстати говоря, тогда это был первый случай работы китайских археологов на территории России. Есть какие-то различия в методических подходах, в подходах при анализе. Что касается технического оснащения, то, по крайней мере, у сотрудников нашего института есть всё необходимое. И даже больше, чем мы можем освоить. Потому что некоторые приборы требуют специального обучения. Вот который год не могу найти в отряд тахеометриста.
— Но студенты с лопатами всё равно требуются?
— (смеётся) Без лопаты в археологии никуда. Но вот качество лопат, совков, которые покупаю в Чите, меня не всегда устраивает. Стараюсь, чтобы студенты работали качественным инструментом. А лучшие мастерки для археологических работ делаются в Штатах. Мы всеми правдами и неправдами эти мастерки добываем. Китайские и отечественного производства совки, мастерки гнутся, ломаются. Не та сталь. По остальному оборудованию, многое приобретаем в Чите. Есть и любимые места – «Клёвый» и «Вавилон».
Как в Новосибирске будущих академиков растят
— Видно, что Чита держит вас крепко. Не жалеете, что уехали в Новосибирск?
– Академгородок новосибирский — уникальное место. Здесь самый мощный в стране институт археологии, НГУ – университет, прочно связанный с Сибирским отделением Академии наук. Студенты (не только археологи, но и других специальностей) с третьего курса уже работают в институтах, проходят практику. Многие остаются работать там и после окончания учебы. Сцепка между образованием и наукой – это то, чем всегда отличалась новосибирская ситуация. В том числе и в области археологии. В этом смысле мне, конечно, повезло, что оказался именно здесь.
Специально таким вопросом, как бы могла сложиться моя жизнь, останься я в Чите, не задавался. Для начала — закончил бы истфак… Вуз достойный. Но не уверен, что стал бы археологом. Академической базы археологической в Чите нет до сих пор. Удивительно, но когда в 1990-х — начале 2000-х годов практически во всех сибирских областных центрах были созданы археологические лаборатории, организационно связанные с академическим институтом в Новосибирске, Чита – это, по-моему, единственный город, где такой структуры создано не было. Почему? Вопрос не ко мне. Могла бы такая структура содействовать развитию археологического изучения края? Безусловно. Не одним поколением читинских, забайкальских археологов была заложена основательная база изучения древнейшей истории края. С результатами любой может познакомиться в уникальном археологическом томе «Энциклопедии Забайкалья». Ничего подобного в стране не издавалось.
Узок сегодня круг профессиональных археологов в Чите. Остаётся проблема подготовки кадров. Варианты решения есть. В том числе, это магистратура и аспирантура на отделении археологии в НГУ или в ИАЭТ СО РАН, в других археологических центрах. Критично другое – нарушен нормальный процесс смены поколений. Нужен какой-то рывок. Какой – не знаю. Может быть, стоит присмотреться к опыту соседних территорий. На одном энтузиазме молодых ребят из археологического кружка в университете, прорыва не достичь. Требуется изменение отношения к делу изучения и охраны памятников Забайкалья. Касается это и общества и руководства края.
— А сейчас, после слияния вузов, гуманитарная составляющая образования, наверное, вовсе отойдёт на второй план…
— Я всё-таки смотрю в будущее с оптимизмом. Потому что если все пессимистичные сценарии оправдаются – а глядя, на реформы высшего образования оптимистом оставаться всё трудней — то надо уезжать на Шилку, строить там домик и жить в ожидании лучших времён. Но так они точно не настанут.
И всё-таки, Сергей Владимирович, что же это за небесные змеи на зеркале из Ганьсу в вашей статье?
— Об этом в следующий раз. После окончания трудового дня на раскопе, возле баньки на берегу Шилки и с кружкой ароматного чая…
Светлана Завьялова
01 марта 2013
http://articles.chita.ru/46889/